добавляешь черты лицу, которого, возможно, не существует».
В ее воображении твари имеют полную свободу. Они стоят за окнами брошенных домов. Следят. Наблюдают. Изучают. Делают то, что Мэлори не дозволено.
Смотрят.
Они считают садовые цветы красивыми? Понимают, в каком направлении течет река?
– Мама! – зовет Мальчик.
– В чем дело?
– Мама, этот звук… Кажется, там кто-то разговаривает.
Мэлори думает о мужчине в лодке. О Гари. Даже сейчас, вдали от дома, она думает о Гари.
Она пытается расспросить Мальчика, но птичьи голоса вздымаются причудливой волной. Крик становится почти мелодичным.
Судя по звукам, птиц столько, что ветки не выдерживают. Столько, что они занимают целое небо.
«Голоса у них безумные. Голоса у них безумные. Господи, голоса у них безумные!»
Видеть Мэлори ничего не видит, но снова поворачивается на звук. Мальчик слышал голос. Птицы обезумели. Кто же их преследует?
Сейчас уже не похоже, что их преследуют. Похоже, что их нагнали.
– Это человеческий голос! – кричит Мальчик.
Мэлори кажется, что ей снится его крик, перекрывающий невероятный галдеж птиц.
Сомнений нет: птицы увидели что-то внизу.
Птичья какофония набирает, набирает силу, потом сжимается, изворачивается, разрывая границы. Теперь гомон не над Мэлори, а вокруг нее, будто она попала в вольер к тысяче безумных птиц. Будто на них опустили большую клетку. Или картонную коробку. Коробка с птицами навсегда закрыла солнце.
«Что это? Что это? Что это?»
«Бесконечность».
«Откуда это? Откуда это? Откуда это?»
«Из бесконечности».
Птицы галдят. Пением такое не назовешь.
– Мама, меня что-то ударило! – вскрикивает Девочка. – Что-то упало!
Мэлори тоже это чувствует. Неужели дождь?
Как ни удивительно, птицы поют еще громче. Их галдеж оглушает. Мэлори зажимает уши, зовет детей, просит их сделать то же самое.
Что-то больно ударяет растерзанное плечо, и Мэлори взвизгивает, морщась от боли.
– Мама! – снова вскрикивает Девочка.
Между пальцами Мэлори не дождинка, а искореженное, крошечное птичье тельце. Мэлори нащупывает тонкое крыло.
Теперь понятно.
Высоко в небе, куда ей запрещено смотреть, началась птичья бойня. Птицы уничтожают друг друга.
– Закройте головы руками! Крепче держите повязки!
Потом, как по команде, начинается птичий град. С небес падают пернатые тела. Река вздымается от тысяч мертвых птиц, летящих в воду. Они и в лодку валятся, бьют по голове, по рукам, снова и снова.
По щекам струится птичья кровь, хоть на вкус ее пробуй.
«Ты и запах чувствуешь. Запах гибели. Запах смерти. Запах разложения. Небо рушится. Небо падает. Небо мертво».
Мэлори зовет детей, но Мальчик сам пытается что-то ей сказать.
– Ривербридж, – говорит он. – Шиллингем, двести семьдесят три… Меня зовут…
– Что?!
Мэлори подается вперед и припадает ухом к губам Мальчика.
– Ривербридж, – повторяет он. – Шиллингем, двести семьдесят три. Меня зовут Том.
Раненая, сжимающая повязку, Мэлори выпрямляет спину.
«Меня зовут Том».
Птичьи трупы колотят ее тело, с глухим стуком падают в лодку.
Мэлори не до них. Она думает о Томе.
«Привет! Я звоню из Ривербриджа, Шиллингем, дом двести семьдесят три. Меня зовут Том. Вы ведь понимаете, как я рад дозвониться до вашего автоответчика. Это значит, у вас есть электричество. У нас тоже есть…»
Мэлори качает головой.
