Уизли вперся в небольшую и разрядившуюся «микроволновку». Натурально наступил, застыл, подергавшись в припадке от остаточного разряда, получил пинок от Баркаса и потопал дальше. Лишь изредка, прямо на ходу, вздрагивал и странновато-конвульсивно дергал то рукой, то головой, то еще чем.
Уизли свернул в сторону от бдительного, но рвущегося в кустики Баркаса в то время, как Урфин залез на замерший «Катерпиллер» и высматривал дорогу. Решив взглянуть на мельтешащие над заливом разряды Бури, прошел между двух ошалевших псов и наступил на хвост третьему. Пес, размером с теленка, ошалел не хуже самого пацана и его провожатых, если не сказать больше. Вместо резкого-дерзкого, как у еврея одесского, оттяпывания половины конечности пес задал стрекача, подвывая и ежесекундно оглядываясь. Компаньоны проследовали за ним же.
Уизли, послушно протянув руку за питательным концентратом для перекуса на ходу, сделал лишь одну неправильную вещь. Оглянулся в сторону Баркаса, присвистнувшего из-за небывалого зрелища с участием Красного и, возможно, тех самых псов, удравших недавно. Красный в одиночестве гонялся за местными лютоволками, имея вместо оружия не более не менее как поварской огромный половник. На людей, как ни странно, никто внимания не обращал.
Уизли, оглянувшись на Баркаса, протянул руку к Урфину. А тот не успел сказать ни слова, как в руку к пацану сиганул с земли огромный питерский кузнечик. Кузнечик, токсичный от шеи и до прыголяжек, жаждал человечьей плоти куда больше собак и Красного. Вот только Уизли откусил, не глядя, его единственную неядовитую часть… голову. И выплюнул только после оклика Урфина.
Дезинфицировать пришлось стандартно. Поблевать, прополоскать спиртом рот, принять внутрь. Не позеленеет за полчаса, так выживет. Баркас, жалея о половине фляжки спирта, грустно молчал и поддерживал Уизли. Того ощутимо покачивало.
Потом Уизли… Дальше Урфину вспоминать не хотелось. Гребаный фарс в Зоне легко превращался в фантастический слэшер, стоило зазеваться. Так что к вполне сохранившемуся терминалу со вторым этажом и несколькими относительно защищенными комнатками он пер с удвоенной силой. Планы быть у Копатыча к вечеру перехеривались на раз-два.
И ведь все, без слов говорила физиономия Баркаса, из-за его, Урфина, гуманизма и жалости к слабым. Только вот сам компаньон за последний час стал похож на курицу-наседку, оберегавшую единственного цыпленка, выжившего в выводке. Разве что курица не делает нескольких вещей с завидной постоянностью. Не отвешивает люлей, пинков, подзатыльников и прочих, включая устные, способов унизить неопытную личинку человека. Тем более лишь недавно потерявшую семью.
Ну а как по-другому? Вот и Урфин не знал как. Здесь Зона, волшебника в голубом вертолете из МЧС хрен позовешь. Так что, хотелось верить, пацан их потом простит. Обоих.
Ангар-склад-терминал становился ближе и ближе. И пока, судя по всему, Зона, возжелавшая трагикомедии с их участием, угомонилась. Больше никто не покушался на Уизли, и, что куда важнее, сам Уизли тоже перестал покушаться на все вокруг.
Но в воздухе висел привкус чего-то нехорошего, вот в чем беда. Урфин, отстегнув ненужный респиратор, ловил воздух. Как хорошая легавая, разбирал его на составляющие, пробовал отыскать причину. Чуть ли не по языку катал неосязаемого подсказчика. Толку не оказалось.
Зона была самой собой, сукой, легко обманывающей в несколько ходов и заставляющей верить в свое превосходство на ней. И бьющей точно когда расслабишься. И ни шиша не наугад. А в цель, раскаленной и закрученной в ярости выстрела снайперской пулей.
Окраина города пахла остатками гари, оставленной за спиной. Сыростью и лезущим наперекор жесть-траве мхом. Бурей, близящейся о стороны Залива и грозящей пройти близко к нужной им Московской. Смертью и растекшейся красной влагой после злобы Красного, догнавшего одного из псов. Озоном от ярившихся в ста метрах «микроволновок», огрызающихся на жадно жрущего и плевавшего на всех мутанта.
И потом недавно прошедших людей, висевшим в воздухе. От борта вросшего в землю фургона «Фольксвагена», где кто-то прислонялся, меняя выброшенный носок. Порохом выброшенной из заклинившего «калашникова» гильзы. Антисептиком и остатками крови с бинта, присохшего к остаткам резины машины, больше напоминающей холм, обросший лишайником и вязкими порослями зарождавшегося кислокуста.
– Кто-то из наших сюда собирался?
Урфин оглянулся на Баркаса. Тот мотнул головой.
– Бульба с Шефом только приперлись. Но хотели завтра. Чума… так он вроде больничный взял. Говорит, суставы болят. Ага… а вот носок мне этот знакомый.
Уизли, вроде бы обвыкавший, уставился на Баркаса снова дико, непонимающе и даже с грустью. И не пойми с чего, то ли из-за жалости к себе, непутевому, то ли переживая за психику своего мучителе-учителя.
– Внимательность к деталям, курсант, залог успеха. Хоть на войне, хоть с бабами, хоть… да где угодно. Видишь носок. Какого цвета?
– Красного?
– Ни шиша. Алого. С белым. Видишь белое?
– Угу.
– Глазастый, да, Урфин? Трогать его даже вон той палкой не советую, немудрено получить анафилактический шок от одного запаха. Там Сталин, на носке.
– И?
