что в их отношениях нет ничего серьезного. И когда год с небольшим назад она отвергла его, то была чрезвычайно изумлена тем, что он смирился с этим.
Сделав слабую попытку обуздать свое любопытство, она все же сдалась и просила:
— Что же изменилось?
— Кит, кто-то из нас должен быть благоразумным.
— Благоразумным, — повторил он, вступая на площадку третьего этажа.
Она промолчала.
Гектор вытащил к лестнице кресло, сплетенное из грубых волокон кактуса, и сидел, покачиваясь на его задних ножках и закинув на перила одну ногу в башмаке. Засученные рукава рубашки открывали взглядам руки, покрытые полосами запекшейся крови; впрочем, крови хватало и на одежде. На коленях у него лежал дробовик с коротким стволом; одной рукой Гектор лениво подбрасывал в воздух какой-то из своих неиссякаемых ножей.
— Аджани ушел, — сообщил ему Эдгар.
— Я уже догадался, — кивнул Гектор.
Китти заставила себя сосредоточиться на делах, поскольку сейчас ей больше всего хотелось затащить Эдгара в комнату и объяснить ему, что она на самом деле вполне благоразумна. Она много думала о своем решении, и то, что она поддалась порыву и поцеловала Эдгара (и еще раз поцеловала), но не зашла дальше, вовсе не значило, что она утратила благоразумие. Если честно признаться, она время от времени пыталась подыскать какой-нибудь повод для того, чтобы поцеловать его, и в последнее время ей все чаще и чаще приходилось бороться с искушением. От этого просто некуда было деться — слишком уж много лет они были связаны друг с дружкой. Поэтому в том, что ей так трудно было выполнять свое решение, не было ничего удивительного. Она недовольно топнула ногой и вдруг заметила, что и Эдгар, и Гектор с удивлением посмотрели на нее.
Гектор широко улыбнулся и в очередной раз подбросил нож к потолку.
— Значит, вы…
— Нет! — оборвала его Китти.
— Тогда понятно, почему у тебя такое настроение. — Он с сочувствием взглянул на Эдгара. — Сожалею, дружище. Я думал, что хоть веррот здесь поможет.
Эдгар ничего не сказал, и выражение его лица сделалось совершенно непроницаемым. Невзирая на собственное взвинченное состояние, Китти была благодарна ему за это. Порой она приходила в совершенную ярость из-за того, что все они имели так мало возможностей для личной, закрытой от других жизни.
— Я прикинул, что лучше посидеть здесь, покуда не придете вы или босс, — лукаво ухмыльнулся Гектор. — На Мелли подействовал веррот, и она… сами знаете, какая она сейчас. Она в комнате. Может быть, теперь, когда Аджани убрался, мы выйдем погулять. А то, если мы заторчим здесь на всю ночь, она примется отстреливать из окна всех ящериц, которые попадутся ей на глаза, а то и пустоземцев.
Эдгар кивнул.
Гектор указал на три двери, выходившие в коридор за его спиной (других здесь вовсе не было).
— Она в следующей комнате. Потом еще одна комната для Джека, и следующая — тоже наша. Ну и, — он указал на ближайшую к нему дверь, — кто-нибудь сможет переночевать с Фрэнсисом. Он уже различает кое-что раненым глазом, но оставить его одного пока нельзя — дело еще слишком плохо. Я могу остаться с Мелли или с ним, как…
— Мы скажем тебе. — Эдгар поспешил перебить Гектора, пока тот не дошел до вопроса, с кем поместится Китти: с Эдгаром или Хлоей. Джек редко позволял себе такую роскошь — снять целых четыре номера для своего отряда, но Хлоя все еще оставалась «темной лошадкой». В недавние времена Мэри могла бы заночевать с Джеком, Китти или Фрэнсисом. Эдгар, конечно, предпочел бы остаться с Китти, но на деле ночевал там, где указывал Джек (но только не в обществе Мелоди). Все они приняли ее в свою группу, но оставаться с нею не соглашался никто, кроме Гектора. Ярмарочного жонглера ножами не слишком смущали ее закидоны.
Когда Гектор напомнил Китти о ранении Фрэнсиса, в ней всплеснулась тревога. Со своей службой и образом жизни они часто получали всяческие повреждения, но страданий это нисколько не ослабляло. Фрэнсис был самым добросердечным из всего отряда, он помогал ей ухаживать за ранеными, и поэтому то, что сейчас он пострадал сильнее всех, казалось Китти просто ужасным. К беспокойству за него примешивались чувство вины и гнев: вина за то, что лишь она одна могла хоть как-то помочь ему, и гнев на Аджани, который явился сюда в то время, когда у нее были куда более важные дела.
Эдгар негромко постучал в дверь комнаты Фрэнсиса. Китти со словами: «Это мы», — вошла следом за ним. Как и все гостиничные номера, которые ей доводилось видеть в Виселицах, помещение было тесным и обшарпанным. Оно было ярко освещено из небольшого, без занавесок, окна, расположенного напротив входа. Фрэнсис лежал на узкой, слишком короткой для него койке. Руки он подложил под голову, вытянутые ноги скрестил в лодыжках. На первый
