униформу, которую показывал Саньку Фёдрыч. С шей спускалось на грудь что-то вроде воротников из перьев, заплетенные в косы волосы тоже украшены разноцветными перьями. Лица причудливо разрисованы или татуированы так, что открытыми оставались только глаза и рот.
– Здесь их не бойся! – крикнула Любка. – За границами своих лесов они не нападают. Если их не трогать! На обратном пути продуктами у них закупимся, фруктами, овощами, дичью, бухлом! На праздник!
– А что за праздник? – поинтересовался Санёк.
– Как какой? Большое дело подняли! И тебя в клан приняли! Так что тебе тоже придется вложиться! Всё. Приехали!
Паровоз резко остановился перед воротами, створки которых были открыты, но проезд перегораживала стальная решетка. И, чтоб ни у кого не возникло желания ее вышибить, по обе стороны ворот возвышались башни с торчащими наружу пулеметными стволами. А сразу за решеткой, бок о бок, застыли два паровоза, поменьше того, на котором восседал Санёк, но с куда более длинными и толстыми орудийными стволами. И вид у них был погрознее: обтекаемые башни, закрытые щитами гусеницы. Санёк сообразил, что это и есть те самые «боевые» паровозы, о которых говорил Кирилл.
А это, наверное, сами гильдийцы.
Серые комбинезоны без знаков различия, круглые шлемы на головах, ослепительно-белые краги.
Чистильщики слезали с паровозов, оглядывались настороженно.
Корней что-то негромко говорил Шахиду и еще одному Чистильщику, могучему усатому мужику лет сорока с бритой головой, через которую тянулся свежий розовый шрам. Шрам, надо полагать, чесался, поэтому мужик то и дело потирал его ладонью.
– Это кто? – спросил Санёк.
– Гера Дагомыс, лидер траппа. Сталкер божьей милостью. Вот у кого чуйка! Почти как твоя везуха! – Она пихнула Санька кулаком в бок.
Больше он ничего спросить не успел: Барабас жестом поманил Любку.
Вчетвером они двинулись к воротам.
– Начальника позови, – не здороваясь, потребовал Корней.
– Ждать, – еще более лаконично ответил гильдиец.
Ждали недолго.
Начальник, который вышел к Чистильщикам, коренным образом отличался от стражи у ворот. Добродушный лохматый толстячок в несерьезной пестрой рубахе и совсем уж комичных на фоне формы и камуфляжа желтых шортах.
– Любка! Соловушка моя! Дай я тебя обниму!
И обнял, что характерно. И даже чмокнул в щечку. Любка не препятствовала, улыбнулась, похлопала толстячка по вислой щеке:
– Да ты никак похудел, дорогой мой Чомбас? Что такое? Забот много?
– Да уж прибавилось, девочка. Я теперь – третий заместитель управляющего транспортными операциями!
Сказано было с невероятной гордостью. Саньку было забавно наблюдать, как пыжится и важничает этот… пыжик.
– Ого! – присвистнула Любка. – Поздравляю и завидую!
– А ты не завидуй, девочка. Ты иди ко мне жить. Самую чистую еду будешь кушать, на белой постельке спать! А главное, никто тебя не разбудит ночью, тыча стволом в такое прекрасное личико. Ну как, согласна?
– Я подумаю, – еще шире улыбнулась Любка. – А пока можно тебя вернуть к менее романтической теме? У нас тут горючка в цистернах. Солярка. Хочу послушать, что уважаемый третий заместитель предложит за такой дефицитный и нескоропортящийся товар.
Толстяк подумал, почесал пузцо:
– Ммм… Полтора грамма за декалитр устроит уважаемых Чистильщиков?
– Чомбасик! Не зря говорят: чем выше начальник, тем он суровее! Разорить нас хочешь, да?
– Любка, Любка, любовь моя! Какое разорение? Или я не узнаю наших паровозов? Или ты скажешь, что договор по ним не с Черноухими заключен?
– А есть разница? – мило улыбнулась Любка. – Денежки вы получили сполна.
– Так ведь не вы их платили, милочка. И отмечу: товар ваш, кроме нас, и не нужен никому.
– Сейчас не нужен, может, потом понадобится, – возразила Любка. – Сам знаешь, сладкий мой, солярочка – она есть не просит. Она может и подождать. Давай подумай хорошенько и назови настоящую цену. Всё равно ведь денежки к вам вернутся, куда еще? А мы же с тобой друзья, Чомбасик, верно? Нам ли с тобой торговаться, как каким-нибудь… Черноухим?
Толстячок подумал, пожевал губами, еще раз почесал пузо…
– Два и два, – изрек он. – Только для тебя, любовь моя. И подумай хорошенько над моим предложением.
Зачем тебе вся эта беготня-стрельба, если можно жить в покое и неге?
– Непременно подумаю, Чомбасик, обязательно! Ты же знаешь, как я к тебе отношусь! Как к отцу родному!
– Ох, Любка, Любка, беленькая моя! Зря ты отказываешься! Я б тебе такое показал, чего ты в жизни не видела. И не увидишь, если со своими немытыми клановыми останешься!
