– Впрочем… В хадисах сказано: да прославятся благонамеренные! Клянусь Всевышним, в моем сердце нет вражды к тебе и твоей семье, о госпожа. Возможно, тебя оклеветали! Если ты сочтешь свое положение опасным, а дела – запутавшимися, я не буду мешать дочери Джарир-хана отбыть к семье. Велики заслуги ибн Тулуна Хумаравайха перед престолом!
Юмагас и Цэцэг переглянулись. Малыш, бормоча что-то на своем внятном лишь ангелам и детям языке, подвернул ножки и сел. Большие черные глаза с любопытством оглядывали людей, столпившихся во дворе.
Вазир барида ободряюще покивал:
– Воистину, это так, о благородная дочь Джарир-хана! Ты можешь выехать из столицы прямо сейчас. Ты же знаешь, что я говорю чистую правду…
Их глаза встретились – надолго. В бледном фарфоровом лице Юмагас не дрогнуло ничего. А Иса ибн Махан погладил рыжую бороду и тихо добавил:
– Однако наследник нашего повелителя останется в столице, о дочь Джарира.
– Наследник?.. – эхом отозвалась ханша.
Вазир молча склонил голову – да, мол. Истинно так.
И улыбнулся одними губами:
– С сегодняшнего дня у эмира верующих появится много новых мыслей и планов…
Юмагас сглотнула.
– Мальчик останется с отцом, – тихо проговорил Иса ибн Махан. – А ты – поезжай. Поезжай домой, женщина. Нет у тебя части в этом деле.
Муса залопотал и захлопал в ладоши.
Юмагас долго смотрела на малыша: тот пускал пузыри, а потом принялся бестолково сосать палец.
Потом ханша наклонилась, взяла ребенка на руки и крепко прижала к себе.
Иса ибн Махан задумчиво покивал, поклонился и тихо сказал:
– С этого дня ты не покинешь Двор Госпожи, о женщина.
Отступая назад, он едва не наступил на огромного серого кота. Вазир послал напутствие шайтану, а зверюга поднял уши, зашипел – и метнулся в кусты.
Садящееся солнце выкрасило охрой длинные ряды домов по обе стороны улицы. Голубое небо стремительно темнело, теряя лазурь. Серые перистые облака подкрашивались фиолетовым, зной отпускал.
Золотисто-красный диск стоял над изломанной линией проваленных крыш. Вздыбившаяся над городом арка Хосроев уже превратилась в черный холм с непроглядной тьмой в брюхе. Над замогильной тишиной развалин парил коршун.
– Эй, Бехзад!.. – тихо позвал один из айяров.
Его лошадь беспокоилась, красные кисти на поводьях колыхались в такт храпу и звону уздечки.
– Ммм… – отозвался длинноусый красавец-парс.
И невозмутимо подкрутил пальцем огромные, вразлет наставленные усы. Поговаривали, что Бехзад на ночь надевает на них особый чехол – как это заведено у парсов.
Итак, айяр подкрутил длинный черный ус и покосился на товарища:
– Чего тебе, Джамшид?..
– Темнеет…
– Ты че, джиннов боишься? – презрительно хмыкнул Бехзад. – А еще ашшарит называется.
Остальные айяры громко заржали – пожалуй, громковато для такого места, но смех прогонял страх. Про развалины Касифийа рассказывали много всякого.
Джамшид продолжил опасливо коситься по сторонам:
– В Фейсале небось тоже все ашшариты были. Однако ж как Шамса ибн Микала порвали – только голова целая и осталась…
Смех резко стих.
О страшном происшествии во дворце наместника рассказывали все больше шепотом. Случилось неслыханное: потомственного правителя города прямо в его покоях сожрали джинны – да как! Голову нашли на столике для письма, внутренности – раскиданными по коврам, а кровь – размазанной по стенам. И никто, конечно, ничего не слышал и не видел…
– Не боись, – с деланой беспечностью отмахнулся Бехзад. – Сказано: ждать против шестого по счету дома от перекрестка с бычьей статуей. Мы и ждем.
Синева надо головой густела. Узкая слепяще-желтая полоска медленно гасла над башнями покинутого города.
