Тридцатитысячное войско набрано и во главе с Али ибн Исой идет к границам Хорасана.
Кот припал на передние лапы и заглянул Тарегу в лицо:
– Эй, кокосина, ты меня слушаешь?
Нерегиль лежал с закрытыми глазами. Выслушав его мысленный ответ, джинн удовлетворенно кивнул и сел, обмотав лапы хвостом. И сообщил:
– А приказ у этого ибн Исы, ни больше ни меньше, бошки в Нишапуре всем пооткручивать, а аль-Мамуна доставить в столицу. Говорят, в обозе везут для этой важной цели серебряные оковы – халиф наш брата уважает и абы как принимать не хочет.
Не сумев сдержать то ли гнева, то ли возбуждения, Имруулькайс вскочил и снова забегал туда-сюда.
Рассказ он, тем не менее, продолжил:
– А вот матушку аль-Мамуна наш халиф в гости не ждет – ее он велел вместе с другими язычниками-огнепоклонниками по доброй старой традиции предков зарыть в землю вниз головой. Как вниз головой? Да вот так – вниз головой. А ногами вверх, чтоб из земли торчали. Все равно не понимаешь?.. Что-то ты в этой яме разумом вконец ослабел, Полдореа, где верх, где низ, понять не можешь… что значит метафор подпускаю? Излишне цветисто выражаюсь – я?!
От возмущения джинн даже мяукнул. И, поставив торчком уши, зашипел:
– Между прочим, я эти поля с ножками торчком и в коленках свесившись триста лет назад видел. Правоверные, как в Парс пришли, много таких полей за собой оставили, особенно возле храмов… цветисто я выражаюсь…
Прислушавшись к Тарегу, Имруулькайс опустил шерсть на загривке и кивнул:
– Ладно-ладно, прощаю тебя.
И принялся вылизываться – чтобы тут же поднять голову и спросить:
– Чего тебе еще? Ах, мы до сути так и не добрались? Действительно, что-то я завспоминался, извини.
Кот сложил вытянутую было вверх лапу и сел – в который раз. И сказал:
– Итак, суть. Суть, ваше сиятельство, такова, что в сегодняшней хутбе в Пятничной масджид провозгласили престолонаследником Мусу ибн Мухаммада ибн Умейя. Сыночка, тоисть, нашего халифа. Ему еще и полугода нет, вот что интересно. А аль-Мамуна объявили мятежником и злоумышленником, всяческими словами обозвали и объявили начисто лишенным не только царского титула, но и наместничества. Ах, и это не суть? А что же для тебя суть? Ах, кто командует войсками аль-Мамуна и какова их численность? Ну, раз ты спрашиваешь, это для меня тоже не секрет.
Джинн важно прилег на бок и начал размеренно, в такт речи, бить кончиком хвоста о камень пола:
– Три тысячи у них от силы. Командует молоденький такой парнишка-парс, из владетелей княжества Бушан. Где это? Да аккурат западнее Харата будет… Как зовут? Тахир ибн аль-Хусайн. Чего ты лыбишься? Хорошее имя? Почему? Ах, прадедушку его ты знал… Хороший полководец был, говоришь? Ну посмотрим, что у этого потомка славного рода под Реем получится…
Имруулькайс прислушался к мысленной речи Тарега:
– Ну этого я не знаю, извини. Знаю только, что никакой тяжелой конницы у Тахира нет. А див их знает, почему не двинули «Красных» и «Бессмертных». Те, как стояли под Тусом и Балхом, так и стоят…
Они некоторое время лежали друг напротив друга. Потом Имруулькайс поднял голову:
– Ну что, ты, я гляжу, спать собрался? Ну да, делать тут тебе особо больше нечего, я согласен. Ладно, спи, спи. Если эти выродки поесть принесут, я отгоню воробьев, чтоб не расклевали вчистую. Что, не жрать воробьев? Ну, раз ты просишь, я не буду, хотя, по правде говоря… ну ладно, ладно, замолкаю и тоже укладываюсь.
Перейдя Тарегу под бок, Имруулькайс смежил глаза. И мурлыкнул:
– Поурчать тебе, говоришь? Хорошо урчу, говоришь? Прааавильно говоришь, прааа-авильно… Спи, кокосина, спи.
Дождавшись, когда дыхание нерегиля выровняется, джинн тихо сказал – уже для самого себя:
– Спи, Полдореа. Авось о тебе вспомнит хоть кто-нибудь из этих ангельских засранцев и либо приберет… либо вытащит из мрака.
Наверху воробьи зачирикали как-то особенно оживленно, послышалось многочисленное фрррр, фррр бьющих крыльев. В колодец слетело несколько сброшенных при взлете соломин. Где-то далеко загрохотали засовы. Лязгнула железная решетка, которой хлопнули, закрывая. И снова скрип и грохот двери, за которой слышался топот множества ног. Воробьи с шумом вспорхнули, заметавшись над решеткой колодца.
В круглую башенную комнату заходили люди.
– Пожалуйте, пожалуйте, почтеннейшие, вот здесь он сидит, да проклянет его Всевышний… Вон, видите дыру в полу? Вот там этого врага веры и держат… Каменьями кидать, правда, запрещено, а то покалечите, нам с ним потом возиться. Можно ли это кинуть? Это можно. Проходите, почтеннейшие, проходите. И не бойтесь, он вам ничего не сделает. Присмирел наш упырь, не бросается более на правоверных. Повышибал ему Всевышний зубы в своей неизреченной мудрости, низверг, как в книгах сказано, на самое дно колодца, в пучину мрака, где только тьма и зубовный скрежет. Не шевелится, говорите? А может, не видно просто? Да чтоб ему и вправду сдохнуть, этому сыну прелюбодеяния… Эй, брат, дай-ка мне копье! Да зачем-зачем, ткнуть его в бочину…
