ад-Даула поступил с аураннской принцессой Тиханой и ее братьями. Рассказывали, что те продержались неделю. Потом согласились признать над собой власть эмира. Сахль убеждал, что обессиленное голодом и заточением существо сдастся быстрее. Иголки под ногти и раскаленное железо убеждают гораздо лучше, чем слово.
Аль-Мамун отказался наотрез. Хотя мать – мать! простиравшаяся перед Стражем ежедневно по три раза! как сущая язычница! «приветствую тебя, о свирепый дух!» – молила последовать советам Сахля.
«И как мне потом сидеть с ним в маджлисе? Как я смогу верить главнокомандующему, присягнувшему под пыткой?!»
Мать лишь качала головой: «Сынок, ты думаешь о нем как о человеке. Но Страж – волшебное существо. Волшебные существа ведут себя не так, как люди. Они признают лишь силу. Халиф Аммар не уговаривал нерегиля – он смирил его жесткой рукой! И что же? Они поладили! Так будет и с тобой! Посмотри на своего брата – как жестоко он наказал Тарика, и с каким уважением Страж принимает его волю! Ему нужна твердая рука – так протяни же ее!»
Но Абдаллах все равно отказался.
Принцессу Тихану захватили на поле битвы. В честном бою. Халиф Аммар вступил с нерегилем в поединок. Честный и благородный. В том, чтобы вздернуть на дыбу истощенного голодом сумеречника, не было ни чести, ни благородства. Подлость – она и по отношению к волшебному существу подлость. И хватит об этом.
– Теперь Сахль советует хлопнуть ему на лоб печать, – вздохнул аль-Мамун. – Возможно, это самый разумный выход.
Мараджил швырнула веер. Безделушка вылетела из-за ширмы и с костяным треском стукнулась об пол. Натянутая на сандаловый каркас рисовая бумага надорвалась от удара.
– Матушка, он не кошка, чтобы я совал ему под нос миску с молоком! Это унизительно и для меня, и для него!
За ширмой молчали. Бил и булькал о ступени дождь. Ударил порыв ветра, и рукав сильно обрызгало.
– Ты его халиф, – отозвалась, наконец, Мараджил.
В голосе матери звучала какая-то бесконечная усталость. Потом она добавила:
– Если он с кем-то и будет говорить, то только с тобой. И пищу возьмет только из твоих рук.
– Я уже говорил с ним – и что вышло? – Этот разговор походил на дурную бесконечность отражающейся в зеркале капели. – Он сказал, что никакого другого халифа, кроме моего брата, не знает и знать не желает.
– Ты не предлагал ему еды.
– По-вашему, я должен был сунуть ему под нос чашку с молоком?! Или попытаться пихнуть в рот салатный листик – как барашку?!
– Это волшебное существо, Абдаллах, – матушка, видно, тоже устала ходить по кругу в их бесконечных спорах. – Волшебные существа…
– …ведут себя не так, как люди, – с досадой отмахнулся аль-Мамун.
Подумать только, а ведь это он, Абдаллах, посоветовал брату разбудить нерегиля. А мать сопротивлялась, как могла… Теперь, по странной прихоти судьбы, все обстоит с точностью до наоборот. Впрочем, он знал лишь то, что ему рассказывали о книге Яхьи ибн Саида, – саму рукопись в руках не держал, да и список так и не собрался заказать, все не до того было. Хотя… о легендарной строптивости Тарика ему тоже рассказывали. Да что там, о ней даже уличные певцы распевали…
Что ж, жаль. Но, по правде говоря, так было даже проще. Тахира вполне достаточно против разбегающейся, как тараканы, свиты предавшего брата. А карматы – ничего тут не поделаешь, с карматами придется справиться самому. Он доведет до конца начатое аль-Амином. С оголтелыми фанатиками покончит флот и высадившееся на берег аль-Ахсы войско.
Ну что ж, все становилось ясно и понятно. Надо бы попросить Сахля доставить сюда шкатулку с печатью Дауда. В конце концов, хватит мучить себя и… других, пора прекратить это бессмысленное копошение в глухом городишке и идти на столицу.
– Абдаллах?..
Госпожа Мараджил стояла, кутаясь в роскошную ярко-фиолетовую пашмину. За ее спиной жались одна к другой замерзшие невольницы.
– Прошу тебя, попытайся еще один раз. Последний.
Накидывая шаль на голову, она величественно кивнула, прощаясь. И пошла с айвана. Садун продолжал сидеть на голых досках пола, перебирая узелки веревочного пояса.
– Ладно, – вздохнул аль-Мамун. – Попробуем. В последний раз…
У деревянной решетки жались и ежились стражники – впрочем, возможно, от холода. Двое здоровяков в шелковых синих кафтанах нишапурской гвардии тянули ладони к жаровне и зябко поводили плечами. То и дело посматривая –
За резными квадратами было прекрасно видно, что нерегиль, против обыкновения, не сидит, упершись тяжелым взглядом в дверь, а лежит, с головой закопавшись в меховые покрывала.
«Вот и все чудище, – озорно подумалось аль-Мамуну. – Горка меха – и только…»
