Сайф скосил глаза вниз – вот не хватало еще, чтоб на зеббе у него помаду увидели! Чего только не выдумают городские! Нет, ему, конечно, рассказывали, что городские женщины – не такие, как в становищах, и бесстыдны в любви, но не до такой же степени!..
Снаружи что-то грохнуло. Заорали.
Неужели так орут, что с окраины слышно? Весь Нахль, что ли, к яме сбежался?
А вот следом Сайф услышал объяснившее многое: звон и скрежет железа о железо. И короткие, злые выкрики. Перемежаемые ударами и шорохом осыпающейся штукатурки.
Вопль. Хрип. Или Гитриф, или Абдаллах. И следом – грохот.
Звук падающего на пол тела вывел Сайфа из оцепенения. Он метнулся к стене и попер к двери тяжелую деревянную лежанку – задвинуть.
– Помогай! – рявкнул он девке.
Та тоже сообразила, что к чему, и, хоть с лица сбледнула, быстро вцепилась в резную ручку на пару с ним.
Со скрежетом штуковина поехала по натертому полу – роскошная спальня-то была, с деревянными полами, хорошо как пригодились…
Снова короткий крик, звяк, скрежет. Шмяк, свист металлический – крик.
Обливаясь потом и толкая лежанку, Сайф понял: он слышит только знакомые, сплошь знакомые голоса. Братьев, Маймуна, старого рубаки Укбы. И ни одного чужого.
Тот, кто убивал его людей, рубился молча.
– П-ппес!.. С-сука! Аааа!.. – скрежет, стон, грохот.
Совсем рядом с дверью. Фатик, его верный Фатик.
Лежанка встала ровно напротив дверной створки.
В нее тут же ударили – ногой, очень сильно. Дверь скрипнула, но выдержала, посыпалась труха.
С той стороны стихли все звуки.
Сайф слышал дыхание – свое и девки. С носа капнуло потом. С усов текло.
В следующий миг все полыхнуло и взорвалось щепками.
Они улетели к самой стене и плашмя, как рыбины, шлепнулись на подушки.
Пытаясь пошевелиться, Сайф заорал от боли в плече. Глянул – точно, острая, как на мангал, оструганная щепка торчит. Девка лежала рядом с залитым кровью лицом и не шевелилась. Между грудей торчала пара таких же острых щепок драгоценного красного дерева.
Придерживая плечо, Сайф все-таки встал.
Из тучи пыли на него вышел… сумеречник.
От неожиданности бедуин захватал ртом воздух и рявкнул:
– Ты кто?!
Самийа осклабился, мазнул ладонью по щеке и глумливо выкрикнул:
– Загадка! У меня на лице – кровь, не моя! Тогда чья?!
Бледная хищная морда отекала красными ручейками – через лоб и щеку, с запястья державшей меч руки капало.
– Харис! Гитриф! Абдаллах! Укба! – истошно заорал Сайф.
Сумеречник ощерился и рявкнул:
– Ага-аа! Похоже, это правильные ответы!
Хихикнул, прищурился – и взмахнул мечом.
Прямое лезвие остро сверкнуло, Сайф крикнул – и мир закувыркался у него в глазах.
За спиной айяры от души хлестали нагайками воющую и визжащую толпу. Люди давились, орали до хрипоты, закрывали ладонями головы.
Испуганно и истошно заржал Гюлькар.
Тарег обернулся – двое ушрусанцев повисли на поводе, жеребец злобно оскалил зубы, дергая мордой.
Когда нерегиль снова посмотрел вперед, то понял – рядом стоит
– Я послала тебя за сыновьями Дарима. В толпе тебе был нужен только кади, – прошелестела богиня. – Зачем убил остальных?
Путь нерегиля к яме легко прослеживался – по широкому ковру из трупов, черных и обожженных, словно людей настиг гигантский язык пламени.
– Не люблю, когда сбегаются на казни, – пробормотал Тарег, глядя в яму.
Тело еще можно было разглядеть среди каменных осколков. Рабаб пыталась отползти к стене, вжаться в нее спиной – на рыжей земле остались кровавые потеки и пятна. Из груды камней высовывалась голова с разбитым в кашу, залепленным черными прядями лицом. И заломленные за спину, связанные руки с синюшными, скрюченными пальцами.
