удовлетворения растекались от ребенка, нагоняя на Тахиона сон.
Руки Томми прошлись сквозь ее волосы, поднимая и разделяя шелковые пряди. Иногда пряди натягивали кожу скальпа, и это ощущение было удивительно чувственным и расслабляющим. Щетка массажировала ее голову и мягко спускалась вдоль волос. Он был очень нежен, она не почувствовала ни одного болезненного рывка.
Тахион прекрасно знал Томми, но вопреки ее истощенному, сонному состоянию, усиленному расчесыванием, ее нервы все еще были напряжены. Ей казалось, что ее кожа съеживается, когда Томми приближается к ней слишком близко. Это было трудно произнести. Она предчувствовала боль в его взгляде, но она должна была сделать это.
Опершись рукой о матрас, она обернулась, пока не встретилась с ним взглядом.
– Томми. Ты не можешь спать со мной в этой постели.
С его лица словно сдернули завесу. Боль, злость, стыд.
– Что? Ты думаешь, я бы…
– Нет, конечно, нет. Дело не в тебе. – Слова царапали горло, словно граненое стекло. Она изворачивалась. Может быть, если зайти с другой стороны, можно выразить это, не сказав прямо. – Это тело не было в таком положении, когда я занял его.
– Что ты пытаешься сказать? – Агрессия звучала в каждом слове и резала, словно бритва.
– Томми… меня… изнасиловали.
Произнеся слова, она выпустила ужас на свободу. Страх и мука Таха ударили ребенка, и Иллиана резко дернулась. Дикое движение зародыша исторгло из Тахиона невольный стон.
Руки Томми обхватили ее. Мягко укачивая, он сказал:
– О, детка. Мне жаль. Мне жаль. Так жаль.
Он бормотал ей в затылок успокаивающие слова. Каждый слог – с крошечным дуновением теплого воздуха, который трогал ее волосы и ласкал кожу, но Тах дернулась в объятиях Томми, и слезы, которые она никак не могла пролить, стали комом где-то в груди.
Он не заметил ее реакции. Она почувствовала нарастающую панику. И она знала: если она дернется слишком быстро, если Томми сожмет объятия, если она попытается высвободить эмоции, что словно стальные обручи сдавили ее грудь, она рассыплется на миллион сверкающих осколков. Когда ее плоть и кости стали стеклом? – спросила себя Тах.
Она тщательно выговорила слова, пытаясь сдержать пронзительный крик ужаса, рвущийся из ее горла.
– Ты должен отпустить меня. Быстро!
Вода, танцующая на раскаленной сковороде, возможно, не испарилась бы быстрее. Руки Тома отпустили ее тело, словно раскрывшаяся ловушка, и он стремительно отпрыгнул к ногам кровати.
– Я просто пытался…
– Я знаю. Это не ты, это я. Пожалуйста, Том, не смотри на меня так. Я не хочу причинять тебе боль.
– Ты хочешь поговорить…
– Нет.
– Ты сама подняла эту тему.
– Только так ты бы меня отпустил. Так бы понял.
Томми поднялся с постели, осторожно положил щетку на комод. Глубоко спрятал руки в карманы. Когда он обернулся, улыбался. С ноткой напускной легкости в голосе он спросил:
– Так какой план?
Тах последовала его примеру. Она заставила себя улыбнуться и сказала:
– Сначала спим. Потом едем в клинику, и ты свидетельствуешь мою личность.
– Звучит хорошо. Я буду на диване, если понадоблюсь.
Она знала, что ранила его. Она знала, что ничего не могла сделать, чтоб облегчить его боль.
– Ты мне действительно нужен, Томми, – сказала она, когда он уходил. – И я рада, что ты здесь.
Она не была уверена, услышал ли он ее.
Где-то далеко дятел выстукивал свою быструю подпись. Тахион вжалась щекой в подушку, пытаясь заглушить звук.
ХРУСТ!
Кровать вздрогнула едва ощутимо, но Тахион отреагировала, как будто она внезапно взбрыкнула. Она выскользнула из постели и бежала до тех пор, пока полностью не осознала время, место и ситуацию.
Артиллерийский огонь, автоматическое оружие. Набег! Выбраться наружу, найти охрану, спрятаться. Отец! Папа! Папочка!
Плотная фигура Томми на крыльце заставила сны испариться и возвратила ее к действительности. Но автоматные очереди не прекращались, и
