Сам я был чем-то средним между этими двумя. Ничего примечательного. Роста среднего, к огорчению отца, которому казалось, что это помешает мне преуспеть в жизни (хотя высокому куда труднее спрятаться). Волосы у меня тоже были темно-русые, но давно не стриженные, спутанные, и с каждым месяцем они становились все светлее — выгорали на солнце. А лицо незапоминающееся — еще одно преимущество для таких, как я.
Бледный снова закашлялся, и я открыл оба глаза, чтобы понять, болен он или хочет что-то сказать и кашлем пытается привлечь мое внимание.
Глаза наши встретились, так что бесполезно было дальше притворяться, по крайней мере перед ним. Выдаст ли он меня? Я надеялся, что нет. Мне нужно было время, чтобы прийти в себя и подумать.
— Он очнулся! — сказал высокий парень тому, что сидел сзади.
Тот придвинулся ко мне и похлопал по щекам, что было совершенно излишне, потому что глаз я больше не закрывал. А потом рывком вернул меня в сидячее положение, заставив вздрогнуть от неожиданности.
— Не так грубо, — раздался голос Коннера. — Он наш гость, Креган.
Страж, к которому обратился Коннер, сверкнул на меня глазами. Вслух я не произнес ни слова; выражения, которые я мысленно употребил в его адрес, однозначно свидетельствовали, что я о нем думаю.
— С Креганом ты познакомился, — сказал Коннер и добавил: — А нашего кучера зовут Мотт.
Мотт обернулся и кивнул. Невозможно было представить себе более разных людей, чем Мотт и Креган. Мотт был высоким, смуглым и почти лысым. Судя по немногим уцелевшим и коротко остриженным волосам, Мотт был брюнетом. И это он подставил мне подножку у таверны, когда я улепетывал от мясника. Креган же был небольшого роста — не намного выше меня и ниже смуглого парня, что сидел со мной рядом. Он был слишком бледен для человека, который, видимо, много времени проводит на улице. Волосы его, густые и светлые, были собраны на затылке. Мотт был худым и крепким, а Креган немного расплывшимся, и трудно было предположить, что у этого Крегана такие крепкие кулаки, ведь я буквально вырубился от его удара.
И эти двое, столь непохожие друг на друга, вызывали во мне одно чувство — ненависть.
Коннер указал на мальчиков, что сидели рядом со мной:
— Это Латамер и Роден.
Тот, что кашлял, был Латамер. Роден — тот, что выдал меня, сказав, что я очнулся. Они мне кивнули, и Латамер пожал плечами, словно желая сказать, что он, как и я, понятия не имеет, зачем он здесь.
— Я хочу есть, — сказал я. — Я собирался пообедать жареным мясом, так что, надеюсь, у вас есть что-нибудь не хуже.
Коннер усмехнулся и бросил мне на колени яблоко, которое я взять не мог, ведь мои руки по-прежнему были связаны за спиной.
Роден схватил мое яблоко и со смаком откусил большой кусок.
— Вот почему не стоило оказывать сопротивления, — сказал он, жуя. — Руки у меня свободны, а голова не болит.
— Это мое! — разозлился я.
— Яблоко предназначено тому, кто хочет его взять, — сказал Коннер.
Некоторое время все молчали, было только слышно, как Роден хрустит яблоком. Я пытался взглядом выразить ему свое негодование, хотя и знал, что это не поможет. Если он тоже из приюта, значит, ему знакомы правила выживания. Правило номер один гласит: хватай еду везде, где можешь, и съедай, сколько сможешь, про запас.
— То есть вы хотите сказать, что вас обоих увезли как баранов? — спросил я Латамера и Родена.
Латамер покачал головой и кашлянул. У него, наверное, и сил-то не было сопротивляться. Роден наклонился вперед и обхватил руками колени.
— Я видел приют, где ты жил. В сто крат лучше того, где жил я. Коннер сказал, если сделаю что скажут, я получу хорошую награду. Так что нет, я не баран, но я поехал с ним добровольно.
— Могли бы и мне так сказать, вместо того чтобы бить по голове, — сказал я Коннеру. — А что за награда?
Коннер даже не повернулся ко мне.
— Сначала сделаешь что скажут, потом поговорим о награде.
Роден выбросил недоеденное яблоко. Мог хотя бы доесть для приличия.
— Можете меня развязать, — сказал я. Едва ли они так просто послушались бы, но почему не попытаться.
Коннер ответил:
— Миссис Табелди предупредила, что ты горазд бегать. Куда ты сейчас собрался?
— В церковь, конечно. Грехи замаливать.
Роден хихикнул, но Коннер, похоже, не оценил моего юмора:
— Склонность к богохульству я из тебя выбью, мой мальчик.
Я откинул голову и закрыл глаза, давая понять, что не намерен продолжать разговор. Чаще всего это срабатывало. Роден что-то промямлил о том, какой он исправный прихожанин, но я пропустил это мимо ушей. Какое мне до них дело? Я тут ненадолго.
Примерно через час повозка остановилась в маленьком городке, где мне уже приходилось бывать. Назывался он Гелвинс, хотя и был так мал, что, по
