Грибы привели его на пологий склон заросшего кустарником лесного оврага. В глаза бросились густые заросли с ярко-красными ягодами.
— Папа, здесь малина!— воскликнул Юрка. Он не спустился, а скатился кубарем в овраг.
Переспелые ягоды таяли во рту. В ответ на приглушенный расстоянием оклик отца мальчишка крикнул, что собирает малину. Ягода за ягодой отправлялись в рот. Наемся, решил он, а потом в корзиночку наберу. Бабушка обрадуется. Только вот досада — по краю зарослей малину кто-то обобрал, а забираться в чащу боязно. Малина колется, к тому же кусты кое-где опутаны паутиной, а где паутина, там и пауки, а пауков кто не боится! Собирая ягоды, спустился вниз по оврагу и нашел протоптанный кем-то в зарослях проход. По нему углубился в чащу, где ягод было заметно больше.
В верхней части оврага послышался навалистый шум, треск ломаемых веток. «Ого, папа продирается, как танк»,— подумал Юрка и хотел было окликнуть его. Но прежде оглянулся и увидел нечто такое, от чего кожу на спине и на голове стянуло холодком. В нескольких метрах стоял медведь и таращился маленькими, заплывшими (эта деталь особенно врезалась в сознание) глазками. Вокруг глаз вился рой мошек. Для медведя Юрка тоже оказался неожиданностью — зверь коротко рыкнул и присел. Секунды, пока длилось оцепенение, показались вечностью. Но вот Юрка пришел в себя и... нет, не закричал. Завизжал! Да еще как! Медведь судорожно взмахнул перед собственным носом лапами, будто отгонял слепней, и в следующий миг бросился прочь. Юрка перевел дух и рванул в другую сторону. Корзинка цеплялась за кусты, грибы вывалились, но мальчишка и не замечал этого — мчался во весь опор. Бежал, не выбирая дороги, подминая кусты или продираясь сквозь них. Сколько бежал — не помнит. Остановился потому, что почувствовал: еще немного — и сердце разорвется. Ноги дрожали, подкашивались. Прислонился к дереву, прислушался, нет ли погони. Кто знает, что за зверь медведь этот! Тихо. Только где-то вдали слышалось безмятежное: «Тун-тун-тун!»
Юрка позвал отца. Голос застрял в горле и вырвался оттуда этаким петушиным всхрипом. Мальчишка облизнулся, проглотил грубый ком страха и, успокаивая себя, позвал громче:
— Па-а-п!.. Па-а-па-а!
Птицы потревоженно умолкли. Деревья притихли. Вокруг — ни единого шороха. Юрка весь превратился в напряженный слух.
— …а-а! …а-а-а-!
То ли голос отца, то ли эхо Юркиного голоса,— не поймешь, с какой стороны доносится. Побежал наугад, выбирая просветы между деревьями. И вдруг понял: его страшит шум собственного бега. Пошел медленно, чутко прислушиваясь к тишине. На небольшой полянке снова позвал. Ни звука в ответ. Только где-то далеко, за стеной вековых деревьев, прозвучало насмешливое: «Тун-тун-тун! Тун-тун-тун!»
Юрку охватила паника. Он даже не думал, куда идет, не представлял себе, в какую сторону надо идти. Но и стоять на месте не было сил! Шел, робкий и пугливый, стараясь шуметь как можно меньше, чтобы уловить голос отца и не привлечь к себе внимания лесных хищников. Лес, еще недавно такой интересный и необычный, вдруг потерял всякую привлекательность, стал угрюмым и враждебным.
— Па-а-апа! Па-а-а-па!
Метался по уреме сорванный голос. То ли от ужаса, пережитого при встрече с медведем, то ли от нахлынувшего отчаяния в душе будто оборвалась какая-то пружинка, и он почувствовал себя медленно растворяющимся в стихии леса. Мальчишка больше не испытывал страха. Но оставалась тягостная неопределенность. В мозгу пульсировала одна-един- ственная мысль: «Найти отца!» А поскольку, сидя на месте, его не найдешь, надо идти, идти, идти... Там, в конце зеленого лабиринта запутанных лесных дорог, он обязательно встретится с отцом.
Растерянность и страх почти прошли. Ясность мысли словно бы потускнела, зато резко обострились обоняние и слух. Неожиданно для себя открыл, что стал различать множество запахов — сильных, слабых. Вездесущим был запах лесных мышей. Откуда-то потянуло стоячей водой. Свои запахи имели дуб, липа, осина, вяз, боярышник, орешник, лесные травы... Запахи менялись в зависимости от того, что из растительности преобладало на Юркином пути. Вначале мальчишка улавливал их, но не знал, какому дереву какой запах принадлежит. В неподвижном воздухе послеполуденной поры все запахи смешались, их настой был так густ, что кружилась голова.
Иногда в листве зарождалось какое-то возмущение. Ленивый ветерок- дремотун вдруг срывался с места и, как разыгравшийся щенок, начинал носиться по деревьям. Деревья глухо роптали. Юрка чутко прислушивался к их ропоту. Может, это ропот людей, заколдованных когда-то Лесовиком?
— Тун-тун-тун! Тун-тун-тун!
Голос Лесовика звучал совсем близко! Юрка встревоженно всматривался в ту сторону, откуда шли эти странные звуки, одновременно и страшась, и желая увидеть их таинственный источник. Слабый шорох вверху выдал белку,— она настороженно следила за Юркой. Где-то под лесной подстилкой попискивала мышь. Деловито поскрипывал жук-короед, прокладывающий замысловатые проходы-переходы в древесине больного дерева.
Кустарник расступился и выпустил мальчишку на поляну. Он вышел, огляделся. Вековые деревья окружали его, склоняясь над поляной, точно родственники над постелью больного. От резкого солнечного света зажмурил глаза и почувствовал, что не хочется идти дальше, в пугающие дремучие лесные сумерки. На поляне просторно и светло. Солнце с высокого неба обрушивает на нее водопад лучей, вокруг трещат кузнечики, порхают бабочки, стрекозы... Высоко в небе парит коршун. И таким покоем дышит все вокруг, что мальчишке стало ужасно тоскливо от одной только мысли о невозможности хоть немного расслабиться. Но как тут расслабишься, если отец неизвестно в какой стороне, если за каждым кустом, за каждым деревом подстерегает неведомая опасность, сердце обрывается от любого шороха, а ноги подкашиваются от слабости.
Усилием воли Юра попытался привести в порядок свои нервы, потому что при спокойных нервах и соображалка лучше работает. В самом деле, чего
