Фицрой спросил быстро:
– Промахнулся?
– Нет, – процедил я, – это пристреливаюсь… Для вящей точности и артистизма… Я же эстет.
Снова поймал в прицел, но тот дурак все оглядывается по сторонам, и сердце мое колотится слишком уж, я закрыл глаза, пошептал себе, что я буддист, йогист и вообще гребаный мудак, я вот плюю на все и берегу здоровье, как принято в демократическом обществе, на хрена они мне все, только я на свете цаца, а они все говно на палочке, ничего не стоит моего высокого внимания…
Фицрой дождался, когда я открыл глаза, спросил заинтересованно:
– Кому молился? У тебя такое лицо было…
– Замолчи, – ответил я и снова принялся искать часового в окуляр. – Моя молитва меня успокоила и укрепила. Мне сейчас все до стеариновой свечи, как Пигасову.
За время моей молитвы башня чуть ушла в сторону, кое-как вернул все взад, не трогая сошек, а лишь подкручивая винты, часовой уже остановился и смотрит вниз, но на ограду не налегает.
Теперь он лицом ко мне, я навел перекрестье на лоб, задержал дыхание, потом вспомнил, что самые лучшие из лучших жмут на скобу между тактами сердца, дождался интервала, когда сердце тукнуло… еще раз тукнет через секунду… и нажал на скобу.
В лоб часового словно саданули кувалдой. Его изогнуло, запрокидывая лицом к небу и едва не ломая хребет, медленно завалился, я успел увидеть нижнюю часть головы, залитую кровью, а верх унесло в кровавых брызгах.
Он рухнул навзничь и пропал за барьером.
Фицрой прошептал возбужденно:
– Или мне чудится, или там часовой упал?
– Еще как упал, – сообщил я ликующе, – ну теперь…
Я хотел дослать патрон, но он уже в боевом положении, прицелился в окно, однако фигура хозяина появилась в соседнем. Стараясь не слишком торопиться, но и не медлить, я сдвинул на полмиллиметра ствол, поймал уже не голову, слишком велик риск промахнуться, это не часовой, мало ли что удумает и сделает, если его ранить, и когда крестик остановился на его груди, плавно нажал на спусковую скобу именно в интервале между биениями сердца.
Человека отбросило в глубь комнаты. Я прошипел зло:
– А теперь добьем фашистскую гадину в ее норе… пусть эта нора и на дереве…
Следующая пуля прошила доски, я отчетливо видел дыру, чуть сместил ствол в сторону и снова выстрелил.
Фицрой смотрел то на него, то на меня, наконец спросил шепотом:
– А сейчас что?
– Я вроде бы вижу его на полу, – сказал я. – Так, смутно… Потому на всякий случай еще пару контрольных выстрелов. Кто знает, насколько чародеи живучи?
Он пробормотал:
– Если эти твои стрелы попадают, он уже мертв. Колдун или не колдун.
– Нам стрел не жалко, – ответил я твердо. – Сколько там еще осталось?
– Почти два десятка!
– Ладно, – сказал я, – все тратить не будем. Но еще парочку всажу. Просто для удовольствия… И еще одну для аппетита… И одну, чтобы хорошо спалось…
Я даже видел на экране дисплея, как дергается под ударами крупных пуль тело на полу, сладостное чувство мщения переполнило с такой силой, что взвыл ликующе, хоть и тихонько.
Фицрой испуганно дернулся.
– Ты оборотень?
Он выхватил из-под полы длинный узкий нож с блестящим лезвием и направил на меня.
– Ого, – сказал я с уважением, – я про себя думал, что запасливый, но куда до тебя! Серебряный?
– Точно, – подтвердил он настороженно.
– Не вервольф, – заверил я, – не вурдалак и не перевертень. Это так, от счастья…
Фицрой спрятал кинжал с серебряным лезвием в потайное место в поле камзола.
– Я даже не предполагал, – буркнул он, – что магия Рундельштотта… такая изощренная. А какой овечкой прикидывается!
– Уходим, – сказал я. – Скоро тут могут появиться всякие… как только увидят чародея мертвым. Должны же начаться поиски?
Он хмыкнул.
