Точно такая же картина — знак, табличка, мотоцикл и двое патрульных — наблюдалась к северо-востоку от Торнадо, где тянувшаяся среди полей дорога пересекалась с трассой Тосно — Гатчина.
Свернувшаяся серебряная змейка лежала в чёрной чашечке весов и делала вид, что она — самое обычное кольцо и в мыслях не имеет произвольно покидать руку хозяйки, а затем загадочным образом возвращаться. С пальца змейка снялась совершенно свободно.
Оценщик нажимал на клавиши калькулятора, бормотал под нос что-то неразборчивое, потом выдал вердикт:
— Пробы нет, но серебро настоящее. Кустарная работа, не фабричная.
— Оно старинное?
— Девушка, не смешите. — Оценщик издал каркающий звук, видимо, означающий гомерический хохот. — Если его сделали раньше, чем месяц назад, я съем свою шляпу. На ваших глазах, без гарнира и специй. Короче, двести восемьдесят, исключительно за вес. Сдавать будете?
Змейка блеснула красным глазом. Аляповатая. Небрежная. И какая-то злая.
Змейка психа.
— Вы сказали триста?
Старик ещё раз глянул на свои записи, прищурился и мотнул головой:
— Пройдите в кассу.
Три сотни на дороге не валяются, особенно теперь, когда бумажник остался у полицейских. Занимать, конечно, придётся, но не сразу.
Оставшаяся у оценщика змейка вновь сверкнула глазками.
«Прощай, зверушка, видеть тебя не могу».
Выйдя из «Жемчуга», Света пошла к себе. Весёлая, довольная и всё для себя решившая: жизнь налаживается. Официальный выходной следует использовать так, чтобы не было мучительно стыдно за утреннюю встречу с полицией. За Кирюшей надо отправляться лишь через два с лишним часа, и она проведёт их дома. Отдохнёт, перекрасит ногти — давно собиралась. А завтра… завтра они с Кирюшей отправятся в музей. Он давно просил показать ему…
Но едва Света свернула к своему подъезду, как её хорошее настроение слегка испортилось под гнётом странного ощущения приближающихся неприятностей…
«Снова полиция?»
Нет, не полиция — хуже.
На лавочке у подъезда сидел человек: зелёная майка, камуфляжная форма без знаков различия, камуфляжное кепи, чёрные берцы… У ног — небольшой походный рюкзак.
— Привет, — проронил он буднично, словно расстались они вчера.
Света промолчала. Не знала, что сказать.
— Я думал, ты вернёшься позже… Отпросилась с работы?
Она, наконец, собралась с мыслями и произнесла:
— Я не надеялась, что когда-нибудь тебя увижу… Нет, не так: я надеялась, что не увижу никогда. Зачем ты пришёл?
— Сам не ждал, но так получилось, — улыбнулся Виктор, её бывший муж и отец Кирюши.
Она на улыбку не ответила, сказала, словно отрезала:
— Уходи.
— Я хочу видеть сына.
— Зачем? Четыре года разлуки тебе сон и аппетит не испортили. Уходи.
— Годы идут, люди меняются. Можешь не верить, можешь смеяться, но вот здесь, — Виктор положил ладонь на левый нагрудный карман камуфляжной куртки, — проснулись отцовские чувства.
Она ощутила сомнение: может быть, не врёт? Может быть, и впрямь стал похож на нормального человека? Но вновь ответила отказом, хоть и без прежней резкости:
— У Кирюши отец — герой. Спецназовец, не вернувшийся с Кавказа. Давай не будем воскрешать мертвецов, ничего хорошего из этого не получится.
— А если расскажем про долгий плен? Или, допустим, что я лежал в госпитале, не помня себя. Память отшибло.
— Вот именно, отшибло. — Она зло усмехнулась: — Задуришь мальчику голову, опять исчезнешь на годы, и где мне тебя второй раз хоронить?
— Ситуация… А отцовские чувства бурлят, кипят и рвутся наружу… — Виктор вновь коснулся камуфляжного кармана. — Он ведь сейчас в садике? Давай хотя бы поднимемся к тебе. Хочу посмотреть, как живёт мой сын. Комната, игрушки… Фотографии… Потом уйду.
Позже Света не могла взять в толк: зачем, зачем купилась на его предложение? Отцовские чувства, видите ли, взбурлили… Побурлят и успокоятся, не
