– Откуда ж я возьму эту чертову каюту? – хмыкнул капитан. – Вы об этом-то подумали, Джеймс?
– Я могу уступить на время свою. Сам переселюсь к дядюшке Дику… к Флемингсу, думаю, он не будет возражать.
– Ну да, ну да, вы с ним любители посудачить. – Бишоп в задумчивости посмотрел в окно на синие, чуть тронутые белыми барашками волны. – Добрый ветер! Если так и будет дуть – быстро дойдем. Что парень сказал про драконов?
– А черт его знает, – потеребил бородку лекарь-палач. – Он много чего говорил, я понял только, что чудовищ – много, а о втором солнце – вообще ничего не понял. Увы, мой русский оставляет желать лучшего.
– Как и у всех нас, Джеймс, как и у всех нас… Эх, надо было прихватить с собой толмача… да кто ж знал? Хотя можно было предвидеть.
Заложив руки за спину, Бишоп повернулся к собеседнику:
– Думаю, драконы точно так же жрут дикарей, как сожрали наших несчастных парней. А значит, дикари как-то с ними справляются… а скорее, просто не селятся в тех местах, где эти самые драконы обитают, живут.
– Что ж, это не лишено логики, – согласился Фогерти. – Пойду еще поболтаю с девчонкой. Может быть, узнаю что-то про слоновую кость.
– Подождите, я с вами, Джеймс, – капитан поправил висевший на перевязи палаш и ухмыльнулся. – Вместе поговорим, заодно девку поближе рассмотрим.
Усевшись на узкую лавку рядом с Устиньей, Маюни крепко обнял жену и, погладив ее по шее, прислушался и тихо спросил:
– Что думаешь про все это, милая моя Ус-нэ? Что это за люди, почему у них такой странный корабль?
– Мыслю, аглицкие это немцы, любый, – тихо отозвалась девушка. – Больше у нас на северах взяться вроде бы и некому – аглицким торговым людям сам государь Иоанн Васильевич многие привилегии дал, я про то еще дома слыхала да люди сказывали, как Строгановы тому ярились. А корабль их добрый, на море – куда быстрее струга идет, и вместителен, и пушек на нем много, да и разворачиваться ловок, ты сам видал. Однако на реке от такого корабля толку мало, весел нет, одни паруса – живо схватит мель.
– Да-а, – согласно покивал остяк. – Глубина для него нужна изрядная. А люди здешние – злы, золото им не дает покоя. Вон как на идола накинулись, ровно на кость собаки, да. Так мыслю, однако, не надо их к острогу вести.
– Не надо, – эхом отозвалась Устинья. – Только боязно мне, я смерть чую. Старшой их, что с бородищею рыжей, человек жестокий, а тот, что с тобой долго так говорил – еще хуже. Умный! Не знаю, как и обмануть их.
– Обманем, – неожиданно улыбнулся Маюни. – Иль я не внук и правнук шаманов? Что-нибудь уж придумаю, не сомневайся, да. Однако для того время нужно… – остяк немного помолчал и, прищурившись, понизил голос, хотя и без того так говорил тихо: – Ты, милая, вроде бы ветер вызывать можешь.
– Да, иногда могу, – Ус-нэ не стала отрицать очевидное.
И в самом деле, с тех пор как она побывала в царстве смерти, где едва не осталась на всю жизнь, девушка иногда видела духов, мало того, даже общалась с ними, разговаривала и могла предсказывать погоду. Правда, пока ничего у них не просила.
– Милая Ус-нэ, ты можешь попросить духов утихомирить ветер?
Темно-зеленые, словно еловая хвоя, глаза остяка смотрели на супругу тревожно и строго. Юный шаман не очень-то понимал, почему потусторонние силы были столь несправедливы, что почти напрочь игнорировали его самого – внука и правнука великих лесных шаманов – и запросто общались с его женой – обычной русской девчонкой. Маюни же не мог общаться с представителями иного мира вот так запросто – только иносказательно, с помощью бубна и жертв.
– Я никогда еще… Но попрошу. Только ты не мешай мне, ладно?
Остяк молча кивнул и отвернулся, где-то в глубине души все-таки ощущая обиду: ну как это – она может, а он – шаман! – нет?!
Устинья подтянула под себя ноги, скрестила, как привыкла сидеть в чуме, уставилась невидящими глазами в белую прозрачную ночь, маняще сиявшую за кормовым окном корабля призрачным светом желто-красной луны и сиреневого, полуугасшего на ночь солнца, в незапамятные времена зажженного колдовским народом сир-тя.
Девушка ничего не делала, просто сидела, глядя перед собой и не обращая внимания ни на бьющиеся за окном волны, ни на свет луны и далеких звезд. Ничего не шептала, ни о чем не думала, просто сидела, недвижно и отстраненно, словно бы вновь вошла в тот солнечно-холодный мир – мир смерти.
За кормой судна вдруг словно бы расцвели дивные, неземной красоты цветы, пахнувшие так приятно, что от одного запаха этого – дурманяще-пряного, обволакивающего мозг сладкой поволокой волшебных грез, – хотелось остаться там, в том мире… впрочем, нет, уже в этом! Встали стеной кусты, потянулись в прозрачно-голубое небо травы, а в зеленевшей невдалеке дубовой рощице вдруг показались белый златорогий олень и важенка. Вышли, глянули на Ус-нэ… Олень важно кивнул и величаво скрылся в дубраве, а важенка осталась, посмотрела на Устинью добрым зовущим взглядом… так, что девушке захотелось ее погладить, приласкать… и пойти следом в этот чудесный волшебный лес, лес без хищников, без боли и смерти.
– Ну, милая?
Почувствовав что-то неладное, юный шаман дернул супругу за руку, словно бы выдирая ее из мягких объятий иного мира… и тронул пальцами бубен.
– О, великий Нум-торум, о, Калташ-эква, мать сыра земля… Ей еще рано уходить, рано! Она просто хотела кое о чем попросить…
