На вот, попробуй… видишь? Это в человека трудно попасть, а шлюпка – цель крупная, особенно если близко уже, почти у борта. Тогда по ней и шарахни! В щепки все разнесет. Еще предупредительный выстрел дать можно – чтоб весь корабль не разворачивать.
– А если в поворотный парус попасть? – уяснив, тут же поинтересовался Семка. – Ну, в этот… блинд, на бушприте.
– А ты, Симеон, умный малый и прилежный студент! – канонир засмеялся, колыхаясь объемистым своим животом. – Кабы противнику бушприт в бою отстрелить – так то милое дело! Корабль вражеский сразу бы управление потерял – бей его, добивай, с богом! Увы, не получится ничего.
– Да почему же?!
– Говорю ж тебе, не выйдет, если случайно только, уж ты опыту моему поверь. Море ведь не поле гладкое, наш корабль на волнах качает, вражеский тоже – попробуй тут, попади хоть куда-то. Только Божьею волею. Потому, друг мой, перед каждым выстрелом пушку – особенно корабельную – обязательно крестить надо да молитвы честь, чтоб ядро куда надо летело да чтоб не разорвало ствол. Чугунные пушки – ужас, бронзовые – лучше: и легче, и когда на разрыв пойдет – в том месте вздуется, заранее видно.
Все это Флемингс, в очередной раз забывшись, произнес по-английски, и «прилежный студент» ни черта не понял. Правда, Короедов, как вполне опытный пушкарь, и так все это знал: и то, что орудие перед выстрелом крестить надо, и про бронзовые – очень хорошие! – стволы.
– Ну, пойдем теперь на батарейную палубу, в трюмы. Осторожней, ступеньки – трап.
– Ишь ты, да тут светло, а я-то думал… Светло, понимаешь? Свет!
– Свет? А, свет! – поняв, дядюшка Дик закивал. – Я велел открыть крышки портов. Ну, чтоб видно все было. Вон, сюда проходи, к пушкам.
– Господин канонир, а почему у корабельных орудий такие стволы короткие? Как у наших «единорогов».
– Что, что? Ство-лы… Ах, это! Во-первых, ради уменьшения веса – в дальнем плаванье ведь это очень важно. Во-вторых, удобнее и быстрей заряжать – ведь для этого нужно втянуть пушку на батарейную палубу… в бою же она и сама откатится – отдачей. Потом, перед выстрелом, ее надо обратно прикатить – лафет для того, как видишь, вполне удобный – да внимательно смотреть, чтобы ствол выступал за край порта, иначе тут все взрывной волной поломает, да и оглохнем все. А здесь вот, в ящиках – пороховой припас, ядра… тут, рядом же, все, что нужно для заряжания и выстрела – банник, шуфла, пробойник… а вот и пальники.
– Ну, это я знаю. – Короедов пригладил… нет, не усы – хотя очень бы хотелось, кабы росли уже, – а едва заметный над верхней губой пух. – Все пушки одинаково заряжаются. Но все равно – спасибо, что показал. Благодарю, говорю!
Молодой казак приложил руку к сердцу и для наглядности поклонился.
– О, да-да, всегда пожалуйста, мой дорогой друг!
Канонир весело улыбался, еще бы – по условиям заключенного контракта «учебная деятельность» оплачивалась «господином бароном» отдельно. И весьма неплохо, кстати сказать. Этак можно было бы за неделю спокойно заработать половину своей прежней – при капитане Бишопе – доли!
– А теперь, друг мой, пойдем в каюту, присядем и поговорим уже более обстоятельно. О теории, мой друг, поговорим.
– Каю-та… А, в каморку твою пойдем, в гости? Что же, я – так со всем нашим удовольствием.
Каюта канонира Семке очень понравилась. Хоть была она небольшой да узкой – примерно две с половиной сажени на полторы, зато удобная, красивая, светлая – с большим застекленным окном, мягким ложем, столиком и резным шкафом. Вот бы и на стругах такие каморки устроить… жаль, размеры не позволяют.
– Садись, садись, друг мой, – открыв шкаф, англичанин гостеприимно вытащил из него небольшой кувшинчик, два серебряных стаканчика, толстую, в зеленом сафьяновом переплете, книгу, узкую металлическую полоску и еще какую-то непонятную штуку в виде деревянного полукружья с делениями.
– Выпьем сначала… За нашу дружбу!
Короедов не отказался – какой казак от хмельного откажется, тем более за дружбу ведь пить предлагают!
Питье ожгло небо – водка, или перевар, или зелено вино, – Семка кривился, поспешно занюхав рукавом, аглицкий же немец – хоть бы что, не закашлялся и ничем не занюхал.
Просто причмокнул губами да, отодвинув кувшин в сторону, распахнул книгу.
– Это артиллерийские таблицы великого итальянца Николы Тартальи. Тар-та-лья – понимаешь?
– Татарин?
– Да не татарин, а Тарталья! Эх, дикий народ. Вы что же, при стрельбе вообще безо всяких вычислений обходитесь? Только молитвой да крестом? Божья помощь, конечно, хорошо, но и сам не плошай – так у вас говорят, кажется. Именно великий Тарталья математическим путем вычислил, что по своему весу ядра из одного материала – скажем, чугунные – соотносятся меж собой, как кубы их диаметров. А значит, что? Значит, можно калибровать пушки! Еще дальше пошел по его следам немец Гартман из Нюрнберга, создав вот эту линейку, – канонир подвинул поближе к Семке металлическую – похоже, что бронзовую – полоску. – Линейка сия так и называется – шкала Гартмана. Видишь, здесь четыре грани – две грани – для каменных ядер, из разного рода камней, одна – для чугунных и одна – для свинцовых. Чтобы определить, какие именно ядра подходят той или иной пушке, мы просто измеряем канал ствола – и подбираем. Все просто! Но так же – и гениально.
– А это что за полукружье? – кое-что уяснив, полюбопытствовал Короедов, указывая на хитрый прибор с делениями.
