во времени, которое ни один из живущих на земле не в силах себе представить, это чувство, существующее независимо от какого-либо чередования событий как некая идея, это шестое чувство, родившееся из праха остальных, и было первым шагом вневременной души на пороге Вечности.
Была полночь, и ты все еще сидела рядом. Все прочие удалились из комнаты. Меня положили в гроб. Свечи теперь горели неверным светом — это я определил по звуку их пламени. Внезапно отчетливость и сила этих звуков стала убывать. Наконец они умолкли. Исчезли все запахи. Зрение больше не отражало никаких форм. Тяжесть перестала давить мне на грудь. Тупой удар, похожий на электрический, пронизал мое тело, после чего полностью исчезло даже представление об осязании. Все, что человек называет чувствами, смешалось воедино в сознании существования, единственном оставшемся, и в непреходящем ощущении протяженности во времени. Смертное тело было, наконец, поражено рукой посмертного распада.
Но еще не вся восприимчивость исчезла, летаргическое наитие оставило мне кое-что, совсем немногое. Я мог осознать зловещую перемену, совершившуюся в моем теле, и как спящий иногда осознает присутствие того, кто склоняется над ним, так и я, о моя Уна, все еще смутно чувствовал тебя рядом со мной. И когда наступил полдень второго дня, я каким-то образом еще сознавал то, что разлучило тебя со мной, то, что замкнуло меня в гробу, поместило на катафалк, доставило меня к могиле, опустило туда, засыпало тяжелой сырой землей и покинуло среди тьмы и гниения для сурового и скорбного сна.
Там, в этой темнице, скрывающей так мало тайн, проносились дни, недели, месяцы; и душа пристально следила за каждой мимолетной секундой и без усилия отмечала ее бег — без усилия, но и без цели.
Прошел год. Сознание бытия с каждым часом становилось менее явственным и постепенно замещалось всего лишь сознанием положения в пространстве. Идея сущности сливалась с идеей места. Узкое пространство, вплотную окружавшее то, что было телом, теперь стало самим телом. Наконец, как часто случается на земле с погруженным в глубокий сон (лишь посредством сна и мира снов можно описать Смерть), когда какой-нибудь промелькнувший свет отчасти пробуждает его, но оставляет наполовину погруженным в сновидение, так и мне, заключенному в суровые объятия Смертной Тени, явился свет, который один был в силах тронуть меня, — свет моей непреходящей Любви. Над могилой, где я лежал во мраке, копошились какие-то люди, разбрасывая влажную землю. И вот на мои истлевающие кости опустился гроб моей милой Уны.
И вновь все опустело, призрачный свет погас. Слабое трепетание заглохло. Протекли многие десятилетия. Прах вернулся к праху. Не стало пищи у червей. Чувство того, что я есть, наконец ушло, и взамен ему — взамен всему — воцарились царственные и вечные властители — Место и Время. И для того, чего уже не было, для того, что не имело формы, для того, что не имело ни единой мысли, для того, что не испытывало ощущений, для того, что было бездушно и в то же время нематериально, — для всего этого бессмертного Ничто могила еще оставалась обиталищем, а часы распада — братьями…
Перевод К. Бальмонта
Разговор между Эйрос и Хармионой[211]
Я принесу тебе огонь.
