– У тебя есть допуск «Мантикора»?
– Нет, но и «Панголина» не было, а вы порой потчевали меня секретной информацией.
– Тут другое дело.
– Потому что оно касается Часовщика? Или потому что оно касается Тома Дрейфуса?
– Нам нужно меньше разговаривать.
– Нас не подслушают.
– Я о том, что полезно смотреть, куда идем. Провалишься под лед – не стану тратить время и вытаскивать.
– Вы такой заботливый!
Петляя между расселинами, они прошли еще как минимум километр, прежде чем Дрейфус заговорил снова.
– Я кое-что о себе выяснил. Всегда считал, что в том ЧП я не замешан, а теперь знаю, что был там. Я находился в СИИИ и непосредственно участвовал в инциденте с Часовщиком. Когда он вырвался из-под контроля, я либо прибыл навестить Валери, либо уже возвращался обратно.
– Вы не помните?
– Мне заблокировали воспоминания. Сейчас прочел документ, и они проясняются, но я по-прежнему вижу их как через толстое стекло.
– Зачем вам блокировали воспоминания? Из соображений безопасности?
– Не совсем. После тех событий мне не позволили бы нести полевую службу. Но если бы меня повысили до старшего префекта – а именно так собирались поступить, – проблем не возникло бы. Так что причина в другом, Спарвер. В тот день я принял решение, точнее, был вынужден его принять. Я просто не смог жить с содеянным.
– Какое решение?
– Я придумал, как спасти заблокированных в СИИИ, до которых Часовщик еще не добрался. Отсюда и задержка. Меня всегда интересовала шестичасовая пауза между освобождением Джейн и бомбардировкой. Теперь я знаю, что случилось.
– Вы их спасли?
Дрейфус молча двинулся дальше, шагов через десять остановился и ответил:
– Да, спас. Я спас их всех, и Валери в том числе.
Невыносимый холод, потом яркий свет. Омонье почувствовала себя невесомой. Неожиданно пришла мысль, что ничего не получилось и ее вместе со скарабеем вернули в отсек. От безысходности захотелось снова погрузиться в пучину забытья, из которого Джейн только что вынырнула, но тут она поняла, что скарабея нет. Омонье так привыкла к нему, что отсутствие его ощущала с болезненной остротой.
– Откройте глаза, – попросил доктор Демихов. – И не волнуйтесь, все будет в порядке.
– Неужели я спала?
– Да, впервые за одиннадцать лет. Простите, но разбудить вас было необходимо.
Возникла фигура в зеленом комбинезоне и маске на фоне зеленой же стерильной стены – над Омонье склонился доктор Демихов.
Она попыталась заговорить, но услышала грубую пародию на собственный голос, словно кто-то стоял рядом и читал ее мысли.
– Где я?
– В послеоперационной палате. Вы что-нибудь помните?
– Помню, как вызывала вас, как мы обсуждали ваши планы относительно меня.
– А дальше?
– Дальше ничего. Что у меня с голосом?
– Мы читаем ваши мысли с помощью трала. Не волнуйтесь, мера временная.
Мало-помалу Омонье поняла, что ниже шеи почти ничего не чувствует. Взгляд переводить получалось, но и только, – ни наклонить голову, ни повернуть ее.
– Доктор, покажите, что вы сделали.
– Нечто кардинальное. Только переживать не о чем: мы поставим вас на ноги в рекордно короткие сроки.
– Покажите! – В смоделированном голосе звенела настойчивость.
По сигналу Демихова ему протянули зеркало. Врач поднял его так, чтобы Омонье увидела свою голову, зажатую мягким фиксатором.
– Одиннадцать лет я не видела своего лица: ко мне не могли приблизить зеркало. Впрочем, дело не в этом, на скарабея я и краем глаза смотреть не хотела. Сейчас кажусь себе тощей старухой.
– Со временем мы все поправим.
– Наклоните зеркало.
Омонье увидела свою шею. Казалось, ее прикрепили к телу скобами, причем недавно. Гибкие провода и шланги ныряли под кожу.
– Понимаете, что нам пришлось сделать? – спросил Демихов.
