рядом с Ее Величеством Бутылкой тут же превращаюсь в марионетку? И не выпить могу, только если ничего нет? Да в конце-то концов, кто в доме хозяин – я или мыши?
Усмехнувшись, завинчиваю пробку, сую бутылку куда-то в угол. Ничего, мы еще повоюем. Я потерял Анжелу, я проиграл сражение. Но проиграть сражение – еще не значит проиграть войну. Я пока живой. И Катюшка пока живая. Вот пусть и дальше так будет.
Чищу, мою, скребу, вытаскиваю на помойку мешки с мусором. Даже напеваю: «А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!»
Заоконный мрак постепенно сереет, светлеет, наливается слабым золотистым сиянием. Такой свет бывает только в сентябре: даже когда нет солнца, все вокруг озарено теплым золотом, светится, кажется, сам воздух.
Уютно гудит стиральная машина, переваривая очередную порцию белья. В раковину сильно бьет веселая белая вода. Я слизываю с руки брызги – сладко.
Почему-то вспоминаю, как наводил порядок перед тем, как встречать Анжелу из роддома. Гордился собой страшно. Как же! Бутылки вынес – квасил-то, кажется, все пять дней без продыху, вот как переживал! – и даже полы помыл. Герой!
На больничном крыльце жадно прижимал к себе своего странно похудевшего ангела, царапал ее щетиной, дышал перегаром, скотина! А она не отворачивалась, нет – она улыбалась мне! И дома, еще слабая после родов, принялась драить раковины, окна, стены – и хоть бы слово упрека!
Алексей – значит «защитник», говорила она. И улыбалась: ты мой защитник, с тобой мне ничего не страшно. З-з-защитничек!
Страшно захотелось дать самому себе в морду.
Стоп. Не надо сейчас об этом думать. Виноват, да. Проиграл, сдался – да. Но жизнь продолжается. Схожу на кладбище, попрошу у нее прощения. Да хоть в церковь, лишь бы услышала! Но – не это ведь главное. Попросить прощения – это только слова. Даже если внутри все разрывается от боли, если стыд едкой кислотой выжигает нутро, оставляя сухие серые хлопья. Это, мальчик, твои личные проблемы. Все твои переживания не стоят ровным счетом ничего. Единственное, чем ты можешь сейчас заслужить прощение Анжелы – да ведь она тебя и не обвиняла, никогда, ни в чем, ни словом, ни взглядом, – это позаботиться о Катюшке. А корчиться от стыда, боли и тоски можешь в свободное от этих забот время. Если оно останется. И лучше бы его не оставалось. Потому что, если осталось, значит, ты недостаточно тратил время на свою собственную дочь. Хватит уже упиваться собственными терзаниями, хватит!
За окном небо уже налилось прозрачной – только осенью такая бывает – голубизной. Асфальт разрисован по-утреннему длинными тенями. Солнца не видно, оно с другой стороны дома. Вот и отлично! Самое время помыть окна.
И снова тру, споласкиваю, отжимаю, снова тру как заведенный. Рамы и кухонные шкафы – да и холодильник тоже – отмываются плохо. По какому-то наитию я отрываю от очередной футболки чистую тряпку, наливаю на нее водки… Ура! Победа! Знаете, оказывается, водка отлично отмывает крашеные поверхности. И пластик. И зеркала. И просто стекло – окна прозрачны, словно их вовсе нет.
Воняет, конечно, что да, то да. Но с распахнутыми окнами запах выветрится быстро.
Развешиваю в ванной и на балконе последнюю порцию свежеотстиранного белья.
Цепляю на окна обнаруженные в глубине шкафа чистые шторы – бледно-желтые, солнечные, с тонкими рыжими искрами.
Ну вот.
Чисто.
Время.
Выхожу из квартиры, спускаюсь по лестнице. Соседка с первого этажа глядит на меня не то как на исчадие ада (вот уж воистину!), не то как на небесного духа. Ну да, еще бы ей не изумляться, я ж всю ночь мимо ее двери мешки с мусором на помойку выносил. А, пусть думает, что хочет.
Ноги сами несут меня к «Желтому чайнику».
Толстая липа напротив входа на террасу просверкивает сквозь пыльно жухлую серость листвы теплым сентябрьским золотом. Стена дикого винограда подернулась рыжим, багровым, коричневым, словно живая зелень постепенно превращается в жестяные поделки.
Настя со своим соседом сидит в глубине, я их едва вижу. Поближе, в двух-трех столиках от них – Миша. Майкл, да. Смешно. Он улыбается Соне и, кажется, ужасно доволен происходящим. Из подъехавшего справа минивэна Вера выкатывает кресло, из-за спинки которого мне виден пронзительно- седой затылок. А ведь Андрей в одночасье поседел после смерти Анжелы. И инвалидное кресло – куда более жестокое наказание, чем смерть…
Кажется, когда-то я хотел его убить. Дичь какая!
Опускаю руку в карман – пусто. Пусто! Никакого пистолета!
Может, в этот раз ничего и не будет? Поговорю с Настей, заберу Катерину – я все-таки отец, не возразишь. Екатерина Алексеевна! С ума сойти!..
В дальнем конце улицы смутно различима фигура полицейского. Далеко, но я готов поручиться чем угодно – это тот самый полицейский, что застрелил меня в первый раз! Пожилой. Идет медленно, но, несомненно, в эту сторону.
Снова трогаю карман – пусто. Пусто, черт побери!
Улица перед «Желтым чайником» тиха и почти пустынна. Мимо меня с деловым видом проходит молодой человек в строгом костюме – в такую-то погоду! – типичная офисная крыса.
