который подобными рисуночками маскирует свою деятельность.
И все равно получается, что дети замешаны в этой истории. Аналитики ФСБ не ошиблись, подозревая паранормальную активность в этом детдоме. Похоже, некто манипулирует детьми, запугивает их и… использует для ритуалов? Черпает в детских душах магическую силу? Готовит себе преемников? Скажут ли они в таком случае хоть что-нибудь?!
«А кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его во глубине морской. Горе миру от соблазнов, ибо надобно прийти соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит», — вспомнил вдруг «мангуст» цитату из Евангелия. В последнее время он пытался читать древнюю книгу, и вот, оказывается, кое-что осело в памяти.
Запах зла, напоминающий тот сладковатый противный душок, исходивший от дохлой мыши, Виктор уже научился различать. Здесь он так и сочился из приоткрытых окон, полз по неестественно прямым дорожкам, застаивался в холодной воде осенних луж.
И источник его определить не представлялось возможным. Пока, по крайней мере.
Наконец «мангуст» сообразил, что его тактика в корне неверна, и решил обратиться за помощью к воспитательнице. Следовало пользоваться услугами специально обученного персонала, а не пытаться свить веревку из воды, вслепую бродя по территории и натыкаясь повсюду на омерзительное детское творчество.
Надо было еще раз поговорить со старшими детьми.
Вмешательство начальства помогло — Виктор наконец смог побеседовать со всей компанией старшеклассников, раз уж поговорить с самыми младшими так и не удалось.
Егора Панина и Мишу Карасева он уже знал — неразлучная парочка притащилась в первых рядах и оккупировала заднюю парту — для беседы Виктору выделили комнату для занятий. Потом пришли еще несколько девочек, настороженных, замкнутых, немедленно сбившихся в кучку и мрачно оглядывавших Кононова.
Самым странным из всей этой сиротской компании оказался невысокий светловолосый мальчик, худенький, с голубоватой бледной кожей, державшийся особняком от других.
Из разговора Виктор понял, что это тот самый Андрей, который рисует картинки, и тут же напрягся.
Выглядел мальчик так странно, что даже удивительно, почему остальные подростки обращаются к нему с уважением и, похоже, некоторым страхом.
Андрей вошел в класс одним из последних, сел, не глядя, на подставленный одной из девочек стул и тут же словно отрешился, уставив неподвижный взгляд куда-то мимо Виктора. Он, кажется, даже не моргал. Зажал худые кисти рук между коленей, ссутулился и не проронил ни слова.
Виктор попробовал было его разговорить, но это было так же эффективно, как беседы со стенкой.
Бледненький Андрей просто его игнорировал. Да он и пришел, похоже, потому что воспитательница привела его за руку. А когда Виктор слишком уж нажал, лишь пару раз покачнулся на стуле и протестующе зажмурил глаза. Кононов заметил, как один из мальчиков поднес палец к губам, и замолчал, проклиная свои отсутствующие педагогические способности.
Но ведь здесь не стали бы держать психически ненормального парня, значит, с Андреем все более-менее в порядке, просто отчего-то он ведет себя именно так. Ладно, оставим на потом. Хотя выглядит все это подозрительно.
Зато остальные дети, организовавшие вокруг безучастно молчавшего автора картинок настоящую зону отчуждения или круг почета, окружившие его со всех сторон, постепенно разговорились.
Судя по всему, парни, которым он дал подержать пистолет, сообщили остальным, что он «нормальный мужик» или что-то в этом роде. По крайней мере, подростки отвечали на вопросы, и открытой враждебности не чувствовалось.
Если бы только не бледное привидение, покачивавшееся на своем стульчике, все совсем было бы хорошо.
Виктор уяснил для себя одну странную вещь. Ни погибшего воспитателя, ни парня, который его убил, здесь не любили. Впрочем, с воспитателем все было ясно еще в кабинете Лаврентьева. Гад, которому не место около детей, туда ему и дорога. Если не в тюрьму, то на тот свет. Но из уклончивых и осторожных ответов подростков выходило, что Толя, бросившийся на Матюхина с ножом, был одним из его любимцев и пользовался на этом основании полной безнаказанностью. Что же тогда двигало мальчиком, становилось совсем не понятно.
— Ну, может, Матюхин его обижал как-нибудь? — безнадежно спросил «мангуст».
— Как же! Толян сам обидел бы кого хочешь. А Матюхин его всегда покрывал, — ответила светленькая девочка, переглянувшись с подругой.
— Вечно отмазывал его, точно! — послышались обвиняющие голоса. — Гад он был, Толян, вот что! Шестерка матюхинская.
— Да что там шестерка. Правая рука.
— Мелких обижал все время.
— С ножом ходил.
— А Несытин? Что, тоже?
