А пошло оно всё в бездну! Свяжу её потом, заставлю клясться, не знаю – да хоть сыном запугаю, но пусть живёт. Злая, жестокая, чудовище – она мать моего ребёнка. Я, бездна забери, не хочу приходить к ней в склеп или на могилку и просить прощения! Я у Рэя уже напросился.
И только я это решил, с души как будто камень упал. А значит, правильно всё – так каждый храмовник скажет. Ну, вроде как Визер лёгкостью полёта души награждает, когда к правильному выводу приходишь.
Не знаю насчёт души, но я летел в этот Шлейпег как оглашенный – пока дорогу в город на заторили телеги да пешие и конные путники вроде меня. Всем, похоже, хотелось глянуть на бесплатное представление. И у народа тут образовался внеочередной праздник. Народ веселился, пил, орал, и я мог без всякого целителя предсказать, что добром это для них не кончится.
Бурыша пришлось отпустить при въезде в город – он у меня умный, дорогу в трактир найдет. А мне пешему пробраться было легче.
Улицы, проулки – всё кишело людьми, и я очень быстро понял, что таким макаром я к главной площади и к утру не попаду. А луна уже почти над головой висела – полночь близко.
Хорошо, что город был маленьким и дома низкие, близко-близко притулившиеся. Я, правда, не один такой умный оказался – по крышам лезть, но народу здесь было ощутимо меньше.
На меня кричали, звали, кто-то обнимал, кто-то предлагал чарку – я отбивался и рвался к проклятой площади, слишком маленькой для такого скопления народа и для громадного кострища с шестом посредине. Когда я наконец добрался, костёр уже зажгли – пламя занялось под радостные крики, а потом и рёв толпы. Они ещё и камни кидали, но когда огонь разошёлся, перестали.
Я расталкивал их локтями, ногами, кулаками. Кому-то врезал – началась давка, бедняга вопил за моей спиной, а я смотрел только на блеск огня, машинально отмечая, как он лизнул веточку у ног связанной Элизы… поднялся к щиколоткам… вот-вот затлеет разодранное платье…
И кто-то, наверное храмовник, затянул гимн Матери – как Элиза, которая пела его в поместье Боттеров. Народ подхватил – его орали мне в ухо, когда я расталкивал первые ряды, при этом отчётливо понимая, что, скорее всего, просто сгорю вместе с ней, потому что не потушить такой костёр, не отбиться от толпы, если спрыгну, один не смогу. Но жаль, что понял я это только сейчас и назад пути уже нет. А Никки там один, и я, дурак, его оставил…
Стража у помоста пыталась преградить мне путь – не помню, как я отбивался. Один, кажется, полетел в костёр, потащив меня следом. У меня тлели рукава, и я потерял кинжал, и рвал верёвки, раздирая руки в кровь. Зато помню, как стоном в ушах отозвалась толпа, когда Элиза без чувств упала мне на руки, а забытый перстень Ария ярко сверкнул золотом, отсекая костёр, стражу, толпу и перевернувшиеся небо и землю.
…Элиза тяжело, хрипло дышала, когда я стащил её с себя, уложил на пол комнатки в трактире. С кровати испуганно в никуда смотрел Никки и поскуливал лежащий рядом с ним волколак.
Кашляя, проталкивая в себя воздух, я разодрал остатки платья на груди Элизы и, похлопывая её по щекам, потянулся за кувшином. Облитая водой чародейка судорожно вздохнула, распахнула глаза – и пол снова поменялся с потолком местами. Правда, на этот раз моё тело осталось на месте, а сознание – ну куда оно там улетает, когда его теряешь?
Позже я обнаружил, что Элиза мне ещё и врезала для верности. Вот так вот – спасать чародеек. И я, наивный, связать ещё её надеялся.
Дура-а-ак…
Глава 19
Любимая. Из личного архива Ланса де Креси
Когда я очнулся на кровати рядом со спящим Никки, перстень Ария мягко светился золотом. И это единственное, что убедило меня: площадь с костром не приснилась. Ни ожогов, ни дыма, ничего не осталось. Только тишина да сопение волколака на полу и мерное дыхание сына.
Я осторожно поднялся – волколак тут же вскинулся, проводил меня до двери взглядом и тут же забрался на постель на моё место рядом с Никки. Малыш сонно вздохнул, повернулся и обхватил его шею, сжав шерсть в кулачок. Волк, и не думая сопротивляться, закрыл глаза – хотя поза была, видимо, неудобной.
Я спустился вниз, не заметив ни души. Над трактиром – да что там, над всей деревней разлилась звенящая, мёртвая тишина. В общем зале не было ни души. Я заглянул на кухню, но и там было тихо и пусто.
Элиза нашлась во дворе на той же скамейке у крыльца, где я решал, что ценю в жизни больше – свой долг перед королём или любовь.
От любви теперь зверски ныла скула.
Элиза уговаривала Бурыша, пытаясь скормить ему яблоко. Конь фыркал, прядал ушами, переступал на месте и отворачивался. А почуяв меня, обиженно заржал, косясь на чародейку, – жаловался.
Я забрал яблоко, погладил коня, отдал лакомство. Бурыш отошёл, хрумкая и всё ещё недовольно на нас поглядывая.
–?За скулу прости, – тихо сказала Элиза, когда я сел рядом с ней на скамейку. – Я испугалась.
