нелепо подпрыгивая и чуть ли не повисая на особо тугих. Как оказалось, колесо отвратительно катилось по бездорожью, то есть по песку марсианской пустыни. Будь его, Биленкина, воля, он бы вернулся тем же путем, каким попал в город, но колесо решило по-своему – в какой-то из развилок оно свернуло не туда, куда следовало, а когда Игорь Рассоховатович сообразил, что мимо тянутся совсем уже невиданные им пейзажи, было поздно что-либо предпринимать.
Да и что он мог сделать? Самая невыносимая для пилота ситуация – неизвестный маршрут. Ни карты, ни опорных точек, только странные марсианские, а точнее – фаэтонские сооружения, похожие на внутренности часового механизма. Колесо ныряло из трубы в трубу, проносилось по пересадочным станциям, а один раз даже прокатилось по, как показалось Биленкину, тончайшей проволоке, натянутой над кромешной бездной, в черноте которой лишь изредка вспыхивали искорки. Там, в недрах планеты, работал какой-то колоссальный древний механизм. Может быть, буравил Марс насквозь, кто его и его создателей знает?
И когда Биленкин был готов остановить колесо, чтобы попытаться сориентироваться в лабиринте метро, труба внезапно кончилась, и вокруг потянулся более знакомый пейзаж каменистой красной пустыни. Сразу же заработал наручный маячок, указуя азимут движения к «Красному космосу». Игорь Рассоховатович облегченно вздохнул, и совершенно зря – удержать колесо в равновесии оказалось задачей, посильной только циркачу.
Наверное, поэтому, поглощенный удержанием равновесия, он не сразу заметил показавшиеся слева по курсу колеса фигурки.
– Напрасно вы не соглашаетесь, Роман Михайлович, – гудел Паганель, но врач упрямо продолжал шагать по песку, изредка спотыкаясь о камни. – Это нисколько меня не обременит. Запаса энергии вполне достаточно. Тем более вы уже передвигались подобным образом.
– Прекратите, Паганель, – устало ответил Варшавянский. – То был исключительный случай, когда все средства хороши. А теперь… теперь я просто хочу пройтись. Размять ноги… черт! – Доктор споткнулся так, что чуть не упал, благо робот поддержал его под руку. – Понабросали тут булыжников…
– Я могу понять ваше состояние, Роман Михайлович…
– Вот и прекрасно, что даже робот может понять мое состояние… – резко бросил Варшавянский, но тут же устыдился: – Простите, Паганель… право, вы ни в чем не виноваты. Вы сделали гораздо больше, чем я…
– У нее не оставалось шансов.
– Умом это понимаешь. У пациента нет шансов. А вот сердцем… у сердца собственные счеты, логикой его не убедишь.
– Хотелось бы мне иметь сердце. Кстати, Роман Михайлович, к нам приближается один из тех дисков, которые вы наблюдали в марсианском метро.
Роман Михайлович остановился и живо осмотрелся:
– Где? Где?
Робот ткнул в точку на горизонте. Близился вечер. Небо в той стороне загустело до темно-фиолетового цвета, и необходимо было иметь объективы робота, чтобы разглядеть там хоть что-то.
Варшавянский с некоторым облегчением опустил на песок медицинский чемоданчик, уселся на него. Несмотря на пониженную силу тяжести, ноги гудели.
– Подождем, – сказал Роман Михайлович. – Вдруг нам по пути.
Паганель включил налобный фонарь в режим маяка. Сквозь тишину все громче раздавался шелест приближающейся машины. Колесо прокатилось мимо них, замедлило ход и остановилось в метрах двухстах.
– Ау! – раздалось оттуда. – Вы, случайно, не к «Красному космосу» топаете, уважаемые?
– Туда, любезный, – Варшавянский встал, подхватил чемоданчик.
Игорь Рассоховатович свесился из гондолы и помог Роману Михайловичу забраться внутрь. Для робота места не оставалось.
– Я побегу, – сказал Паганель.
– Тогда поехали… и побежали. – Биленкин вновь повис на ремнях, вцепившись в них руками и ногами, слегка покосившись на Варшавянского, но под кислородной маской выражения его лица нельзя было разобрать. Но вряд ли он улыбался.
Колесо покатилось, робот побежал. Бежал он совершенно по-человечески – согнув в локтях руки, наклонив корпус, фиксируя фазу отрыва огромных ступней от грунта. А сзади их нагоняла быстрая марсианская ночь, будто расползалась капнувшая на промокашку чернильная капля. В ней просверкивали звезды – такие же яркие, как на Луне.
– Роман Михайлович, – раздался в наушниках голос Паганеля. – Вижу «Красный космос». Азимут – двенадцать градусов севернее оси движения. Прошу сделать корректировку.
Колесо по широкой дуге взяло указанное направление, и через короткое время они увидели сигнальные огни корабля, которыми он был изукрашен, как новогодняя елка. Мартынов приказал включить всю иллюминацию, чтобы путешественники не сбились с курса, и теперь «Красный космос» сиял теплым светом, как светятся окошки московской пятиэтажки, за которыми тебя любят и ждут.
Внутри корабля Первому коммунисту пришлось пробираться чуть ли не на четвереньках, следуя за Борисом Сергеевичем, который, смущенный столь
