Глава 43
Человек в железной маске
В незапамятные времена, когда фаэтонцы возводили на Марсе города и общепланетную ирригационную систему, известную землянам как марсианские каналы, в глубокой тайне в ключевых точках Красной планеты были размещены полностью автоматизированные боевые системы, предназначенные дать отпор любому, кто решит вторгнуться в околопланетное пространство.
Время и стихии не пощадили эти станции, привели их почти в полную негодность. Только кое-где в боеголовках мощных ракет еще тлели искорки некрополя, словно нашептывая боевым машинам: «Не спать! Бдеть! Враг коварен!» И враг действительно оказался настолько коварен, что ему удалось безнаказанно сесть на поверхность планеты. Однако так же безнаказанно ее покинуть ему не удастся. Последняя ракета пробудилась от тысячелетнего забытья.
– Зерна перешли в стадию активации, – повторил Первый коммунист. – Если вы считаете, что цивилизация Фаэтона недостойна возрождения, то я не буду вам мешать.
Мартынов оглядел находящихся рядом людей – Аркадий Владимирович меланхолично посасывал трубочку, Полюс Фердинатович сидел, подперев голову ладонью, и по лбу его пролегли могучие складки, Биленкин поглядывал украдкой на хищника, Роман Михайлович выстукивал по столу что-то бодрящее, Паганель стоял около демонтированной переборки, словно ожидая команды как можно быстрее заделать импровизированный проход для Гулливера.
– Мы – коммунисты, – сказал Борис Сергеевич. – Мы твердо верим, что разум в силах преодолеть даже некрополе, ибо наша способность мыслить рождена полем коммунизма. Разум способен менять реальность, а не только ее переделывать, как считали наши предки. В этом и заключается смысл коммунизма – браться за решение неразрешимых задач и решать их. Сейчас главный вопрос – какими ресурсами мы обладаем?
– План колонизации предусматривал несколько волн, – сказал Первый коммунист. – Первая волна включает десять миллионов особей, в основном – рабочих, которые должны проверить и отладить все системы жизнеобеспечения. Затем должны последовать волны два, три и так далее – до десятой. К сожалению, разладка произошла на глубинном уровне управления, поэтому я пока не готов сказать, по какому сценарию развернется колонизация.
Первый коммунист щелкнул пальцами, и хищник претерпел очередную трансформацию – вновь свернулся в белесый шар, вытянулся, превратившись в серпообразную поверхность, повисшую перед гигантом. На ней выросло множество округлых выступов, из-под панели потянулся свиток извивающихся нитей.
– Я напрямую подключусь к информационной сфере, – то ли предупредил, то ли пояснил гигант, перехватил пучок нитей и сунул их в хобот. По телу его прошла дрожь. Руки легли на выступы консоли, принялись их передвигать, словно Первый коммунист начал какую-то сложную настольную игру. – Проверяю ядро плана… проверяю периферийные системы… проверяю вспомогательные системы… – он говорил монотонно, будто робот. – Формирую запрос… устанавливаю каналы обратной связи…
Космисты во все глаза смотрели на работающего гиганта и, наверное, только теперь в полной мере осознавали тот технологический и научный разрыв, который разделял их цивилизации. Если цивилизацию Земли можно назвать преимущественно технологической, использующей для своего развития объекты неживой природы, преобразуя их в инструменты, орудия труда, физического и интеллектуального, то цивилизация Фаэтона брала за основу прогресса биологические объекты. Мичуринско-лысенковская генная инженерия на Земле еще делала первые робкие шаги, а потому растущие на березах арбузы выглядели скорее селекционной причудой, нежели чем-то серьезным. Но очевидно, что трансформация живого организма в машину управления лежала с этими березовыми арбузиками в близких плоскостях научного развития. И как знать, может, через несколько десятилетий именно этот путь станет магистральным для Земли.
Через некоторое время Первый коммунист снял руки с консоли, вытянул из хобота нити, которые все еще извивались, как змеи, и каким-то усталым движением оттолкнул от себя серповидную панель.
– Все мертво, все обесточено, – сказал гигант. – Я подозревал, что все плохо, но не знал, что настолько.
Он помолчал, наморщил лоб, и вдруг каждый человек в кают-компании вздрогнул от внезапного узнавания. Это казалось невозможным! Не может возникнуть подобного сходства между представителем иной цивилизации и человеком, чей портрет известен с детства каждому советскому человеку. Высокий лоб, прищур, очертания лица, в котором чудится даже что-то восточное, почти монгольское, глаза…
Команда переглядывалась друг с другом, ощущая даже нечто вроде облегчения, облегчения оттого, что рядом с ними оказался тот, кого называли гением, самым человечным из людей, кто разбудил великую преобразующую силу поля коммунизма, хотя тогда никто и не подозревал, что такое поле действительно существует и в нем нет никакой метафизики.
