так озверел. Нет, думаю, Юзаф, так дальше нельзя, опомнись, веди себя как человек, тебе еще два дня до волколака, это первое. А вот второе: если больше не можешь себя сдерживать, так бери аркебуз и уходи.
Нет, думаю, могу еще, сдержу! Встал я с кровати, начал одеваться. На покусанную руку посмотрел — там все в порядке, рана быстро заживает. Тогда я глянул в зеркало…
Ат! Как я дико зарос! Как будто неделю не брился! А какая щетина колючая, серая!
Дальше смотрю — а возле зеркала на полочке опять мне мыло, помазок и бритва в тазике с теплой водой. Вот какая у меня Анелька заботливая! Взял я бритву, начисто побрился. После — бритву было жалко — ножом ногти на руках подрезал, а то они стали уже в когти закручиваться. Потом я еще долго себя в зеркало рассматривал, чего раньше никогда со мной не было, все выискивал, нет ли во мне еще чего зверского, и только потом уже вышел в застольную, где, я это ясно, до одури, чуял, мне на завтрак был приготовлен мой любимый бигас с чесноком.
Ох, и хорош был тот бигас! Я одну миску съел, велел подать вторую, вторую тоже съел, взялся за третью — и третью сметал.
— Дай, — говорю, — еще.
Она молчит и смотрит на меня. У нее вот такие глаза! Тут я опомнился. Э, думаю, да что я, скотина на убой, что так жадно жру? Отставил миску, говорю:
— Нет, хватит, я сыт.
Она вдруг взяла да заплакала. Вот просто смотрит на меня, молчит, а слезы из глаз так и льются. Это мне очень не понравилось. Я хрясь кулаком по столу, говорю:
— Чего ревешь? Я тебе чего плохого сделал? Тебе не реветь, а радоваться надо: вон как я твою стряпню всю сметал! Значит, ты добрая, умелая хозяйка. А я разве не добрый хозяин? Вон, даже службу бросил, к тебе прибежал. Завтра мне опять идти на службу, так, думаешь, я тебя так брошу? Нет! Иди ко мне, дай приголублю! — и руки к ней тяну.
Она как вскочит! Как коза! Побелела вся, говорит:
— Юзаф! Юзаф! Любый мой! Опомнись!
Я смотрю на нее. Вот, думаю, как Славно получилось — она уже не плачет, значит, успокоилась. Да и чего я к ней пристал?! Баба, она и есть баба, пускай со своими мисками возится, а у меня есть другие дела. Я встаю из-за стола, руки об кунтуш вытираю, говорю:
— Ладно, не трону я тебя. Не до тебя мне сейчас! Завтра я ухожу, у меня всего один день остался, надо в доме все в порядок привести.
Взял я какие надо инструменты, вышел во двор, ходил, осматривал ограду, где надо, подправлял ее, где надо, колья заострял. Потом ворота проверил, потом окна, потом ставни, потом полез на крышу, там тоже нужно было все проверить…
Но там я ничего не делал, а просто лег на спину и лежал. Крыша у меня камышовая, мягкая, на крыше мне было удобно и спокойно, там воздух чистый, солнце светит, там я опять стал как нормальный человек, ничего во мне зверского не было. Только одно было плохо — я боялся вниз спускаться, думал: спущусь — опять начну Анельку грызть и унижать. Ладно, думал я тогда, полежу пока здесь, успокоюсь, пусть и ей пока что будет тихо без меня.
Целый день я на крыше лежал, думал о разном. Анельки не видел — она так ни разу из палаца и не вышла, тихо было в палаце, как я ни прислушивался — тихо. Надо думать, это было оттого, что из меня все зверское ушло, вот я и слышал только как обычный человек.
Потом день кончился, стало солнце заходить, в пуще прятаться. Она вышла во двор, ворота отворила, наши утки, свиньи с озерца вернулись, она их приняла. Потом собак кормила. И только потом, когда во дворе стало пусто, она меня с крыши позвала. Как будто я хуже всякой скотины!..
Но это не я так подумал, а волколак, который уже начал во мне просыпаться. А сам я тогда был еще спокоен, я был человеком. Слез с крыши, вошли мы в палац, сразу в застольную…
Вот там меня и начало крутить! Она мне говорит:
— Есть хочешь?
Я молчу. Я смотрю на нее. У нее руки нежные, белые, шея тоже белая, на шее жилка мелко-мелко бьется — очень привлекательно…
Я зубы крепко сжал, отвернулся, молчу. Она опять:
— Есть хочешь? Любый!
— Нет, — отвечаю. — Убери все со стола. Дымом разит. Противно мне!
Сказал так и сам испугался. Уж слишком голос у меня был хриплый, злобный!
Она:
— А что тогда?
Я:
— Ничего! Не надо мне твоей еды. Я не голодный. Плевать я на нее хотел!
Она:
— Юзаф! Ты что?!
