топить. Он ждет, ну и мы подождем.
Стали ждать. Поставили при острове дозорных, они мне каждый день стали докладывать, сколько панов туда, до пана князя Федора, приехало, а сколько от него уехало. Каждый раз получалось, что больше приехало. Га, это добрые вести! Потом было еще такое: анжинера они видели, он опять ходил по озеру. Тогда уже был первый, тонкий лед, этот лед под ним поскрипывал, под волколаками похрапывал, но не ломался. Ломал его сам анжинер: с ним была длинная мерная жердь, он ею лед дырявил, мерил дно. Один, другой раз ткнет, замерит — и видно, как жердь все глубже, все глубже вниз уходит. Жердь у него была длинная, трехсаженная, может, даже больше, но все равно до дна чуть доставала. Я смеялся, говорил:
— Это он смотрит, чтоб они потом не выплыли. А что они?
— А они, — мне отвечают, — ничего не видят и не слышат. Он у них под самым носом ходит, а им хоть бы хны.
Тоже добро! Потом, когда он все это дело измерил, взялся тогда за лед. Снял сапоги, стал ходить в валенках. Здоровенные такие валенки, на три моих ноги, не меньше. Вот он ходит в этих здоровенных валенках по тому льду и его утаптывает, утаптывает, утаптывает. Мои сперва долго на это смотрели и никак не могли взять в толк, зачем это ему нужно, пока опять же Алесь Гузак их на ум не поставил, сказал:
— Это он еще кого-то хочет туда заманить. Ему там панов еще мало.
Га, а кого же это, а? Думали мы, думали… А, верно: это он сюда Мартыновых зовет! Чтобы проверить эту думу, послали мы кого надо до пана князя Мартына. Тот, кто надо, скоро возвратился, говорит:
— Да, верно. Пан князь Мартын как только прознал про то, что здесь лед уже стал крепок, так сразу со всем своим панством собрался сюда, до пана князя Федора в наезд.
— Га! — говорю. — Ну что, братки? Опять по-моему выходит! Скоро будет на Сымонье прибавление, и вот тогда им всем и будет славная купель с утопом! А далеко ли еще тот Мартын?
— Еще как близко! Завтра к ночи будет здесь.
— Ат, добро как! — я говорю. — Надо будет придти посмотреть.
Так мы и сделали. Назавтра еще с вечера пришли, а это были я, Савось, Гузак, Максим и еще поважаных братков из других деревень десятка с полтора. Пришли, но близко подходить не стали, чтоб их не спугнуть, а зарылись на бугре в сугроб, затаились и ждем. Стемнело. Тихо на Сымонье…
А вот уже и ночь пришла. Но там все тихо и тихо. После видим: с того берега подъезжает князь Мартын со своими панами, их десятка три, а то и больше, и все конные. Остановились они возле самого льда, потолкались, посовещались… После загикали и кинулись к Сымонью! Я лежу, смотрю на них и думаю: да разве нет правды на свете, да разве их, поганых, никому не остановить, да и тех, на кого они кинулись, разве никому не подушить, как хорь в курятнике душит курей?! Да это что, я думаю…
Как вдруг…
Га! Вот где было видовище! Вдруг лед на озере как затрещит! Как вздыбится! Вдруг оттуда как выпрыгнут три головы! А за ними и сама зверина! Ух, здоровенная, страшенная! И с диким ревом-громом ба-бах на остров, на палац! И ну его жрать, давить да цмоктать! И зацмоктала его та зверина — нет, это Цмок был, Цмок! Сожрал все это, замял, утопил — а после и сам нырь в воду и исчез. Тихо-мирно кругом, ночь лунная, нет никого. Вот…
Да! Никого там не было, не видели мы пана Юзафа, Цмок нам тогда глаза отвел. Но нам и того, что мы увидели, было тогда вот так — по горло. Вскочили мы и обнимаемся, радостных слез не стесняемся. Га, ну еще бы! — в одноразье мы от стольких нелюдей избавились! Это ли не светлый день посреди ночи?! Это ли не долгожданная всем весть?! Вот мы, гогоча и свистя, танцуя, улюлюкая, и пошли скорым ходом в Клюковку, там нас уже ждали, там мы им все как было рассказали, бабы сразу побежали накрывать, братки туда же покатили бочки, мы посели опять на току, и пошла у нас гулянка так гулянка!
Потом, уже наутро, скорым делом голову поправив, мы, поважаные братки от ближних, дальних деревень, стали держать совет, как нам быть дальше. Совет был такой. Одни, а среди них первый я, говорили, что нужно, не теряя времени, за косы — и идти на Зыбчицы, там разжиться аркебузами и порохом, взять на подмогу тамошних простых людей и идти дальше, на Глебск. Добрые были слова. Но другие братки, а таких было больше, говорили, что идти всем скопом и одной дорогой — это дело гиблое, так наши деды уже походили. А нам теперь Нужно вот как: сперва всем разойтись по своим деревням, поднять людей везде, со всех сторон, а потом уже, опять со всех сторон, идти на Глебск, так оно будет надежнее. Спорили мы, спорили, орали, глоток не жалели…
А потом, я вижу, их не переспоришь, говорю:
— Ладно, пусть тогда будет не так и не так, а вот как: сейчас вы все идете по своим домам, поднимаете своих людей и режете панов, если какие еще где остались, потом берете там, у них в маёнтках, панское оружие и уже после сходитесь сюда. Здесь рядом Цмок, он после нас и надоумит, как нам быть дальше. Так или нет, братки?
Им эти мои слова понравились, потому что тогда получалось как бы по-моему и как бы по-ихнему: идти на Глебск, но это после, а сперва всем по домам. На том мы и порешили, ударили по рукам и разошлись. Каждый думал, что потом его, а не другая правда верх возьмет.
Все домой — и я домой, в свою Малую Зятицу. Но только я туда прихожу, только сажусь за стол, беру ложку…
А за мной уже бегут, уже зовут:
