Дома, смотрю, все уже спят. И добро! Я тоже лег, но не сплю. Слава Тебе, Господи, думаю, что у нас в Зыбчицах все так ладно обошлось, что они все на меня на одного свалили. А если бы они, паны и поспольство, не свалили, а стали бы между собой грызться, что тогда было бы, а? Вот то-то же! А так у них мир и согласие. А завтра мы еще стрельцов от себя вышибем, потом ров почистим, стены подновим — и что нам тогда нелюдь Демьян со своими поплечниками?! Тогда тьфу на него! И тьфу на этого… Ну, вы меня поняли, на кого это тьфу. И на его законы тоже тьфу — я уже больше не судья, ему скажу, я теперь староста, ваша великость, так что отныне моя главная забота это не блюсти законы, а радеть за вверенных мне подначальных, это для меня теперь единственный закон, и для тебя, ваша великость, тоже. Вот так я его срежу, га! С тем я, спокойный и собой довольный, и заснул, при Марыльке пригревшись.
Утром проснулся свежий, легкий. Вышел в застольную, а там уже пан каштелян толчется, докладывает, что выбранцы от панства и поспольства стоят во дворе и ждут моих указаний. Я и его во двор отправил, перекусил, Марыльку как мог успокоил, после надел свой любимый красный жупан с золотыми кистями, шапку с жар-птицыным пером, с дыркой от хлопской пули, руку на саблю — и вышел во двор. Там я четко, ясно, зычно отдал приказания, Генусь подвел мне Грома, я сел и поехал на площадь. Ехал уже без кнута. А зачем тогда был кнут? Тогда народ уже не злобствовал, им тогда всем было очень любопытно, чем же все это кончится.
А кончилось вот чем. Приехал я на площадь, там меня уже ждут. Я указал, где начинать, они там быстро разобрали мостовую и стали копать яму. Быстро копают, любо-дорого смотреть! Я на Громе сижу, усы покручиваю, то на них гляну, на яму, то на Дом соймов. Дом соймов был как раз напротив, шагах в сорока. Оттуда тоже на нас смотрят. Но не стреляют. Они и прошлой ночью, каштелян докладывал, вели себя смирно, не высовывались. Теперь тоже молчат. А вокруг, смотрю, уже стоит народ, зеваки. Га, пусть стоят — это свидетели. Сижу, молчу. Мои копают яму, уже на сажень закопались. После еще на полсажени. После стали вперед забирать, подрываться. Народ стоит, судачит…
Тут эти глебские собаки не выдержали. Смотрю — машут мне из окна, это сам пан ротмистр машет, потом кричит:
— Пан Галигор! Пан Галигор!
А я ему в ответ:
— Не мешай! Не видишь, что ли, что я занят?! Я за работой присматриваю.
— А чего они там копают?
— Как это чего?! Подкоп!
— Какой еще подкоп?
— Обыкновенный, под вас. Вот как до конца докопают, так мы туда пороху заложим, ахнем — и вас подорвем.
— А чего это так?
— А надоели вы нам здесь, вот мы вас и подорвем. А после новый Дом построим, еще краше прежнего.
Вот так я тогда ему ответил, опять к своим оборотился, говорю:
— Давай, хлопцы, живей пошевеливайтесь! Бери побольше, бросай подальше!
Эти стараются. Роют прямо как кроты. Увидел бы это Демьян, и тот бы позавидовал.
А пану Драпчику и всей его собачьей своре тогда было не до зависти. Потому что уже где-то ближе к полудню, моим было еще копать и копать, смотрю — а из окна белый флаг выкинули! Га, это дело! И опять зовут:
— Пан Галигор! Пан Галигор! Давай обговорим условия!
Ат, им еще условия! Они у меня были простые: выметаться отсюда, и все! И ничего с собой не брать, это я им про хмельное, вам же будет лучше, дурни, а не то хлопы вас передавят как мух. А вот харчей мы вам дадим: круп всяких, сала, луку, гороху, моркови. Ох, гад Драпчик зубами скрипел, глазами злобно зыркал! Но ничего не поделаешь, вышли они: он, гад, его такой же гад поручик и еще двадцать семь рядовых. Развернули хоругвь и пошли. Хотели песню петь, но я им это запретил. Драпчик мне на это:
— Ладно, пан Галигор, ладно! Мы для тебя еще споем! Мы еще и спляшем, когда великий господарь будет тебя, собаку, вешать!
— Га, от собаки слышу!
С тем они и ушли. А мы остались. Ров почистили, стены где надо подновили, учредили круглосуточные караулы, а также провели и многие другие работы и мероприятия, необходимые при подготовке к длительной осаде. Да, вот что еще: сперва мои подначальные работали с прохладцей, но зато потом, когда они узнали, как Демьян вырезал Кавалочки, дело сразу пошло на лад. Так что к тому дню, когда под нашими стенами показался сам великий господарь, мы уже чувствовали себя вполне уверенно и никого не боялись.
Пришли они примерно в полдень. Первым, под великой хоругвью, шел сам Бориска, за ним паны пана Левона Репы, я его сразу узнал, а за Репой Драпчик со своими собаками. Близко подходить они не стали, остановились на Лысом бугре, это будет шагах в ста от ворот, там развернулись в боевую шеренгу, взяли аркебузы на курок и ударили в бубны. О, будто на войне! Это значит, я подумал, Драпчик на меня набрехал так набрехал, не поскупился. Ладно, думаю, собака, ладно! Я спустился со стены, подошел к воротам, говорю:
— Открывайте. Схожу, его проведаю.
Одного меня не отпускали, хотели дать мне в провожатые пана Белькевича от панства и Янку Жмыха от поспольства, но я отказался. Я также
