отказался и от Грома, сказал: Бориска пешком — и я буду пешком. А на самом же деле я просто Грома пожалел. Я, честно вам скажу, думал, что я и до Бориски еще не дойду, а уже буду решетом, а конь при чем? Вот и пошел я один и пешком.
Но не стреляли! Вот подхожу я к ним, поднимаюсь на Лысый бугор. Бориска дал отмашку, бубны стихли, и тогда я, шапки не снимая, спрашиваю:
— С добром ли пришел, господарь?
Он ничего не отвечает, смотрит на меня. И я молчу и тоже на него смотрю. Э, думаю, непростая у тебя была дорога, ваша великость, как же ты высох, зачухался, на тебе же лица нет, одни только глаза горят, и то не приведи Господь, чтобы они так горели! Ты, думаю, еще в своем уме или уже как понимать?
Он вдруг усмехнулся, говорит:
— Рад тебя видеть, пан судья.
Я говорю:
— Пан староста.
— Да, — он поморщился, — пан староста, верно. А я все равно рад! А вот ты мне не рад.
— А почему это?
— А потому, — он отвечает. — Вам здесь, я вижу, без меня добро живется. Вон какой ты сытый, румяный!
— Это еще что, — я ему отвечаю. — А ты бы, ваша великость, видел бы моих подначальных!
Он засмеялся, говорит:
— Вот я и говорю: не рады! Такая у вас тут сытая, вольная жизнь, и тут вдруг я! И говорю: айда на Цмока! Ведь не пойдут же?
— Нет, — отвечаю, — не пойдут. А зачем им идти? У них и так все есть, чего они там у него потеряли? Да и Цмок им никакой шкоды не творит, вот и нет у них на него зла. А вот твои стрельцы нашкодили, мы их за ворота и выкинули. А снова сунутся, мы снова выкинем.
Тут Драпчик сразу:
— Эй!
А я ему:
— Не эйкай! А если, гад, чего!.. — и не договорил, сразу за саблю!
Он тоже! И ко мне!..
А Бориска:
— Стоять!
Мы стоим. Бориска посмотрел на Зыбчицы, покачал головой, говорит:
— Справный город. Стены крепкие. А чего ворота закрыты?!
— А чтобы никто не зашел, — отвечаю. — Ни хлопы, ни Цмок. Ни ты, ваша великость.
— А я почему?!
— А чего там тебе делать? Ты же сюда не к нам пришел, а за Цмоком. Вот на Цмока и иди.
— А ты? Ты, — говорит, — что, пан староста, ты тоже меня предал, наполохался?
И за плечо меня хвать! И ну трясти как грушу, приговаривать:
— Все вы собаки, все, вижу! Все меня предали! Так что теперь, думаешь, я тоже наполохался, тоже предам? Нет, не предам! И в Глебск не поверну! Великий князь не рак, раком не пятится! Понял меня, пан Галигор? Понял, нет?!
Вот так он на меня тогда орал! Так и еще по-другому, я просто всего не запомнил. И тряс меня, тряс, тряс!..
А после отпустил. Стоит, молчит, грызет усы, глаза горят, как у варьята. Да он и был тогда уже самый настоящий варьят! Я на него посмотрел, после на его мечника Рыгора, после опять на него…
Ат, думаю, пан я или не пан? Да что я, быдло, что ли? Да и опять же, надо же мне с ними, собаками, что-то делать! Ведь надо же! Ат! Хватаю я свою шапку, бэмц ее оземь, крепкий был бэмц, аж гул пошел, и говорю:
— Не-ет, господарь! Брешешь ты все! Не предавал я тебя! И предавать не собираюсь! А на Цмока — так и на Цмока! Вместе в нору полезем! Айда!
И он:
— Айда! — повернулся к бубначу, командует: — Михась, бей поход!
Михась, это его бубнач, ударил. Второй, от стрельцов, подхватил…
А паны:
— Э! Э! — шумят. — Ваша великость! Ты чего? А в Зыбчицы? А дух перевести?
А я:
— Га! Зыбчицы! Ждали вас тут, ага! Вот Цмок тот и вправду вас ждет! Так вы хвосты поподжимали, га! Собаки драные! Вам только…
