здравомыслящий златоградец всеми силами пытается получить выкуп тайно, в обход государственных служб. Ну а если, как в моем случае, дело касается селитьбенского старшины, то тут желающий разбогатеть на выкупе очень запросто может сесть на кол. Вот поэтому Скиндер и просит с меня тысячу дукатов, половину из которых, можно не сомневаться, он будет вынужден заплатить разным лазутчикам да контрабандистам, которые возьмутся сперва доставить письмо по адресу, а потом еще и привезти обратно деньги. Риск тут большой, цепочка посыльных иногда растягивается до двух десятков отчаянно храбрых людей. А о времени тут и говорить не приходится. Так что сиди, точней, лежи и жди, пан Гюрги.
Я лежал и изо всех сил старался развлечь себя разными воспоминаниями. Больше всего я тогда любил вспоминать свое раннее детство, когда мать еще была жива. Мать у нас была очень добрая женщина. Отец за это страшно злился на нее и кричал, что она портит ему сыновей. Вот, кричал, роди себе дочь и тогда балуй ее как хочешь, а сыновей не трожь! Мы всегда как могли заступались за мать. Нам за это сильно попадало, но, думаю, отцу наше поведение нравилось. Ведь он, конечно, по-своему, тоже любил нашу мать. Он потом даже позволил ей ехать в Чужинье лечиться на водах. Он тогда дал ей очень много денег, а уж сколько у нее тогда было свиты! Столько потом и в великом посольстве не было.
Но мать, наверное, поехала слишком поздно, воды ей не помогли, и она умерла. Доктора сказали, что ее погубил наш сырой, нездоровый климат. Говорят, что именно из-за этого отец тогда и устроил охоту на Цмока. А потом, говорят, мать ему приснилась в вещем сне, они там долго говорили о самых разных вещах, и после этого сна отец и выдал свой запрет на охоту на Цмока. Но так это на самом деле или нет, никто не знает, потому что мой отец не из таких людей, которые будут делиться своими мыслями.
Об отце я тоже часто вспоминал. Он ведь тоже сделал для меня много хорошего. Без его выучки разве смог бы я остаться в живых после стольких славных сражений со златоградцами? Конечно же, нет. Значит, это именно мой отец спасал меня от гибели. А теперь, думал я, отец спасет меня из плена, потому что он никаких денег на это не пожалеет. И вообще, мой отец никогда не был алчным. Просто он отнимал деньги у одних и раздавал их другим, он хотел, чтобы деньги были правильно, по его мнению, распределены. Конечно, у него из-за этого было и есть много врагов. Но ведь именно по числу и силе наших врагов и определяют нашу славу и заможность.
Кроме отца, мне часто вспоминался Михал. Мы с Михалом всегда добро ладили.
А еще мне вспоминался Цмок — чем дальше, тем чаще. Но не это меня беспокоило, а то, что, если быть совершенно точным, Цмок мне не вспоминался, а как бы встречался.
Вам это непонятно? Тогда объясню. Вначале, когда мне вдруг приходил на ум Цмок, то я просто вспоминал нашу с ним встречу у костра — то есть то, что тогда было (или не было) на самом деле. А потом мне эта встреча стала представляться каждый раз по-разному. Так, иногда мне вдруг виделось, что Цмок кидается на меня и начинает меня душить, а я как могу отбиваюсь, вытаскиваю из-за голенища нож и бью его, Цмок ревет — и когда отпускает меня, а когда душит дальше. Но в том и в другом случае я сразу просыпался. Касыбы косо поглядывали на меня, а потом они однажды сказали, что у меня на шее страшные синяки и ссадины. Это меня, честно скажу, сильно напугало.
Но, слава Богу, Цмок обычно был настроен миролюбиво, и тогда мы с ним водили достаточно продолжительные беседы.
Да, должен вам вот что еще сказать: теперь в своих видениях я чувствовал себя уже не двенадцатилетним мальчишкой, а крепким, бывалым морским паном. Цмок, кстати, частенько расспрашивал меня о моих морских делах. И делал он это так, как будто я не в клетке, а на воле. Да и я сам тогда чувствовал себя совершенно вольным, я как будто просто приехал домой на побывку, взял аркебуз, взял Мурзика и пошел на охоту.
Итак, мы водили беседы. Мой аркебуз всегда лежал рядом со мной, он был заряжен, но я почему-то даже не пытался выстрелить в Цмока. Возможно, это объяснялось тем, что Цмок теперь был для меня интересным, умным собеседником, а за время сидения в клетке я совсем одичал без нормального общения.
Короче говоря, где-то примерно к концу лета мы с Цмоком почти что сдружились. Я уже с нетерпением ждал, когда он мне опять приснится.
Но, правда, тогда же, в конце лета, он вдруг заговорил о Михале: сказал, что тот уже вернулся из Чужинья, но вернулся совсем не таким, каким бы этого хотелось Цмоку, и потому он, Цмок, хочет с ним посчитаться. Я, конечно, сразу заступился за брата. Но Цмок гневно сказал:
— Молчи! Ты ничего не понимаешь!
После чего он быстро закончил беседу, встал, свистнул Мурзика, и они ушли в ночь.
Мне тогда очень хотелось схватиться за аркебуз, но я почему-то этого не сделал. Я до сих пор казню себя за это!
Но вернемся к тем событиям. Итак, уже в следующую нашу с ним встречу Цмок опять был весел и разговорчив, он рассказал мне много забавных историй о своих разных охотничьих случаях, и мы при этом даже распили бутылку доброго шипучего с перцем, которую он предусмотрительно захватил с собой, как он сказал, из норы.
Вот такие были у меня беседы с Цмоком. А со Скиндер-пашой я до самой зимы почти что не общался. Он по-прежнему водил ко мне своих гостей, но теперь, показывая им меня, он помалкивал — ведь я к тому времени уже свободно изъяснялся по-златоградски. Это все благодаря моим касыбам. Двоих из них я крепко поранил своим кинжалом, но они, как настоящие воины, на меня за это не обижались. Они меня кололи пиками, иногда весьма, по их понятию, удачно.
К павлинам я тоже привык, на их крики я уже не обращал никакого внимания. Что же касается Скиндеровых жен, которые одно время — было это летом — часто сидели у пруда, то о них я еще не мог составить определенного мнения, так как они сидели молча и были от макушки до пят укрыты широкими
