осталась противная клейкая слизь, но он не рискнул ее вытереть – вдруг это взбесит лизунов? И как только эти твари научились принимать облик людей и даже имитировать человеческий голос?
– Завтра ждать новый ужин. Приводить ужин – оставаться жить. Ты понял?
– Я понял, – одними губами прошептал Штык.
– На выход, – приказал лизун, который был в этой троице главным.
…Он рискнул зайти в палатку лишь минут через двадцать. Лизуны уже почти закончили свою трапезу и теперь колыхались на гранитном полу, втягивая остатки вечернего гостя. Возле стола лежали вещи, которые лизуны вытряхнули из карманов очередной жертвы. С десяток автоматных патронов россыпью, два полных рожка, самодельный портсигар с сигаретами, нож, фонарик, огрызок простого карандаша, апрельский номер «Вестника Коммунистической партии Метро» с передовицей «Товарищ Москвин призывает не поддаваться на провокации» и моток веревки. И старенький «калаш».
Один из лизунов сытно рыгнул и отполз к кровати в дальний угол палатки.
– «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу», – снова хрип главного лизуна, снова противное похлопывание по щеке. – Завтра приводить ужин – оставаться жить. На выход.
Штык натянуто улыбнулся и вышел.
Уже месяц как он поставлял этим постояльцам ужин. В основном – одиноких путников, что транзитом следовали через Белорусскую. Пропали – и ладно. Кто их будет искать? С Оксанкой тоже все гладко прошло. Вещички из ее палатки он забрал, а всем сказал, что нашла девка себе хахаля, уволилась и укатила с ним на Крестьянскую Заставу.
Штык добрел до столовой, взял миску с кашей, уселся в дальнем углу.
– «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу», – пропел кто-то у него над головой и хлопнул по плечу.
Хозяин постоялого двора от неожиданности вздрогнул и выронил ложку. Поднял голову. Перед ним с глуповатой ухмылкой на пьяной лоснящейся роже стоял Гонза. В руках две кружки с брагой.
– Штык, ты чего такой нервный? У тебя такой вид, будто стаю церберов увидел.
– Задумался.
– Не надо думать. Давай лучше выпьем за процветание Белорусской.
Штык влил в себя содержимое кружки, поморщился. Легче не стало.
– Да что с тобой, друган? – не отставал Гонза. – Какой-то молчаливый стал, задумчивый. Давай лучше твою любимую споем.
И сам тут же затянул:
– «Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу. Множество историй, коль желаешь, расскажу, коль желаешь, расскажу!»
Штык внимательно посмотрел на торговца. Неужели эта гнида купеческая что-то пронюхала про постояльцев?
– Чего не поешь? – удивился Гонза. – Пой! Пой свою любимую!
– Была любимая, да вся вышла, – зло отрезал Штык.
Подумав, сказал:
– Слушай, Гонзик, ты ведь дурью приторговываешь?
– Ну, – пьяно икнув, кивнул купчина.
– Хочешь, мил человек, тебя с нужными людьми сведу? Но только прямо сейчас. Они у меня на постоялом дворе.
– Давай, – ухмыльнулся Гонза.
– Пошли, – Штык решительно поднялся из-за стола.
Торговец тоже встал, шатающейся походкой пошел из столовой и снова загорланил:
– Будь как дома, путник, я ни в чем не откажу, я ни в чем не откажу!
Завтра наступит новый день, а это значит, что снова придется выходить на поиски свежего мяса для лизунов. Но зачем поиски откладывать на завтра, если можно сделать это сегодня?
Да, Гонза, не ту песню ты выбрал. Ой, не ту!
Анна Калинкина
Ведьма с Ваганьковского холма
Этого низенького усатого сталкера Максим раньше никогда на Кропоткинской не видел. И не похоже было, что он вообще с Красной линии. Впрочем, сталкеров везде пропускают – таков уговор между державами. Незнакомец мог явиться сюда и с Ганзы, и из Полиса, даже из Четвертого Рейха.
Дело шло к вечеру – хотя здесь, в метро, время суток определялось только по интенсивности освещения. Несколько человек сидели у костра и слушали байки. Но все уже было старое, известное, и Максим со скукой оглядывал станцию. Десятигранные, расширяющиеся кверху сероватые колонны,
