Ид… Падаю. Медленно, очень-очень медленно. Падаю в свет, вокруг нет ничего иного.
– От света того, не живого не мертвого, неведомо чьи тени на стенах туннеля двигаются, говорят на разные голоса. Давно не видели они человека в своем царстве, не заходят к ним люди ни сверху, ни из других туннелей.
Максим улыбнулся, но почему-то тронул пальцами голову, будто вспомнил нехорошее. О некоторых чудесах дочке лучше пока не знать, подрастет – будет рассказывать и слушать страшные истории, пугать себя и друзей-приятелей.
– Очень одиноко было тем теням в туннеле, и захотели они оставить сталкера у себя.
– Насовсем? – спросила Алёна.
– Да, чтобы он навечно с ними остался. Смотрит сталкер: картинки живые перед ним ходят и неведомо как с ним говорят. И цвет в туннеле только белый и черный, не найдет он тут Аленького цветочка. Хотел он дальше идти – тени не пускают. Вспыхнул тот свет ярко-ярко, чтобы его тень навсегда на стене отпечаталась, а голоса просят забыть всё, что помнил, как раньше жил и что видел. Но сталкер не мог забыть, ведь он дочери своей обещал вернуться, не мог забыть то, что любил, не поддался он уговорам… Не место живому человеку в царстве теней.
– А дальше?
– А дальше встретил он одного странного человека. Живого, настоящего. Не показывался сначала человек сталкеру, не видел тот его лица, только голос слышал да сам отвечал. Рассказал сталкер про свои странствия и про то, зачем в дальний путь отправился. И ответил ему незнакомец: знаю я про цветочек Аленький…
– Очухался, залетный?
Голос. Ироничный, чуть встревоженный. Старческий. Голос, прервавший мое падение.
Хочу ответить, пытаюсь выдавить из себя хоть слово. Непослушные губы порождают лишь тишину.
– Чего кривишься, хреново тебе?
Хреново ли мне? Не знаю. Чувств нет, никаких ощущений. Разве что радость – осторожная и, может быть, преждевременная – я не достиг дна, не сгинул в белой бездне. Жив.
– Ты хоть моргни, если слышишь.
Напрягаюсь, поднимаю многотонные веки, обнажая глаза. И кричу! Безмолвно, без единого звука. Проклятый свет никуда не делся, настиг меня! Он ослаб, больше не заливает всё вокруг, сконцентрировался где-то на недостижимой высоте, но не оставил…
– Эй, ты чего? Лампочка по шарам бьет? Ладно, не дергайся, сейчас выключу.
Рукотворная ночь – ты прекрасна и милосердна!
– Слышь, дитя тьмы, я на ощупь лечить не умею. Дай хоть свечку зажгу, на дальнюю тумбочку поставлю… Психовать не будешь? Вот и ладушки.
Коротко и зло шипит спичка, где-то на периферии моего затуманенного зрения рождается огонь. Не электрический, настоящий. Совсем не страшный.
– Всё нормально? – наконец различаю человеческий силуэт. Обладатель старческого голоса присаживается рядом со мной. Я, оказывается, лежу. – Говорить умеешь?
– Д-да…
– Заика?
– Н… нет.
– А так и не скажешь, – мой слаборазличимый собеседник смеется, однако быстро возвращается к деловому тону. – Ручками-ножками пошевели.
Шевелю. Или думаю, что шевелю.
– Н-да, моторика не впечатляет… В целом, как себя чувствуешь, что болит?
Стараюсь быть честным:
– Себя не чувствую… Зато и не болит ничего.
– Не переживай, – утешает старик. – Боль обязательно вернется, хочешь ты того или нет. Наш Старшой велел, как очнешься, к нему на аудиенцию поспешить. Да только неважный ты покудова поспешатель… Но раз гора не идет к Магомеду… короткую беседу сдюжишь?
Собираюсь с мыслями, но врач (это ведь врач?) меня опережает:
– Не грузись, тут как с болью, желания не важны. Вся станция в полном составе сгорает от нетерпения, очень хочется узнать, как кому-то впервые за все время удалось пройти заброшенным туннелем.
– Тяжко…
– Для Набольшего слова побереги, я уже послал мальчишек за ним.
Забываюсь тревожным, не приносящим отдохновения сном. Он длится час или два, а может, и несколько коротких, ничего не значащих минут. Беспамятство – лишь блеклая тень покоя.
– Гражданин больной, очнись, – знакомый голос нарушает тишину. – К тебе пришли.
