Мне нужны иллюзии, хотя бы малейшие шансы, намек на надежду – иначе зачем всё?
Долгие минуты ожидания, расспросы, попытки сосредоточиться на ответах. Местного начстанции интересует многое, я ничего не скрываю. Через силу заставляю себя говорить и слушать, уточнять, объяснять, иногда смеяться – однако не могу отвести взгляда от двери. Когда она откроется, в ней появится либо вестник смерти, либо спаситель… паренек на побегушках, знающий единственную вещь на свете, имеющую значение.
– Боишься? – мое состояние не остается незамеченным. Даже в полумраке.
– Да, Глеб Денисыч, боюсь.
– Любовь делает человека слабым и уязвимым… Закурю, ты не против?
Я не против.
– Доктор вытрясет из меня всю душу за осквернение «больничных покоев», но… – чиркает спичка, высекает искру и ломается, так и не загоревшись. – Черт! Я тоже нервничаю. Завидую тебе… сам-то я давно уже сильный и неуязвимый. Все, кто делал меня слабым, умерли…
Вторая спичка удачливее первой, она рождает огонь и на несколько мгновений освещает лицо Мальцева. Изуродованная глубокими шрамами и бесчисленными ранами плоть… Лица нет, единственный глаз отражает мечущееся на конце спички пламя, неровная линия рта, лишенного губ, кривится в попытке удержать сигарету – это не человек, чудовище!
– Эхо войны, – с приглушенным смешком поясняет чудовище. Огонек зажженной сигареты мерцает в пустоте.
И больше Мальцев ничего не объясняет. Мы молчим до возвращения «засранца Мишки» – вестника смерти, вестника жизни. В его руках что-то есть, совсем небольшое, но мое обострившееся в темноте зрение все равно фиксирует неизвестный предмет. Посланник торопливо шепчет Глебу Денисовичу на ухо какие-то слова и тут же исчезает. Начстанции несколько секунд изучает принесенный предмет, поднеся его совсем близко к глазам. К глазу.
– Хорошая новость, – говорит он наконец. В неожиданно тихом голосе слышится удовлетворение.
Мое сердце пропускает удар за ударом, жду хорошей новости, не решаясь поверить в удачу.
– В закромах родины нашлось нужное…
– Слава Богу! – я шепчу или кричу во все горло? Не знаю, это уже не важно – я спасен, мои любимые люди спасены!
– Тише-тише (значит, я все-таки орал), преждевременная радость штука крайне неприятная… Есть еще одна новость, и я не уверен, насколько она благая. Умолкаю, мучительно жду продолжения. Мальцев заходит издалека:
– Если без обиняков, наша «вольная» станция в простонародье зовется бандитской. Определение не слишком благозвучное, зато вполне соответствует природе вещей, контингент здесь собрался далеко не простой, каждый с историей и биографией… И я не столько главарь всего сброда, сколько держатель общака. И я не могу подарить тебе это лекарство, – Глеб Денисыч потрясает упаковкой, – хоть ты мне и симпатичен. Оно принадлежит всем нашим… а наши не привыкли делиться с ближним своим.
– Возьми, – он тянет ко мне маленький квадратик бумаги. – Это ценник.
– Сколько? – Руки трясутся, не слушаются, цифры и буквы на листочке расплываются.
– Смотри сам, не вижу в темени. Но уверен, что до хрена… Эксклюзив.
Эксклюзив… напрягая глаза, вчитываюсь в прыгающие символы. «2 цинка пятерки». Не верю, читаю вновь и вновь. Два цинка, два цинка, два… Намного больше, чем «до хрена» – «до хрена» в квадрате, «до хрена» в кубе!
– Два цинка «пятерки», – неужели мне хватает сил, чтобы произнести это вслух? – Два гребаных цинка «пятерки»!
Мальцев с присвистом возводит «до хрена» в нужную степень, получается совершенно нецензурно.
– У меня нет столько… Я отдам автомат, рожки, «Стечкин», «химзу», «берцы», дозиметр, всё, что есть, забирайте!
Начстанции невесело улыбается:
– Обратно голым пойдешь, Красоток ваших пугать?
– Глеб, мне нужны эти ампулы, если придется, я до Пекина раком доползу, – вкладываю в эти слова все свои невеликие силы, потом зачем-то добавляю забытое отчество: – Денисыч…
– Ты доползешь, верю, – улыбка его становится чуть шире, чуть искренней. – Потому и отдам лекарство.
– Отдашь?! – не верю, не могу поверить, «американские горки» эмоций – взлет, падение, надежда, отчаяние – лишают дыхания.
– Отдам, – Мальцев энергично трясет головой. – Хотя и не бесплатно… Когда должен родиться ребенок?
Не понимая, к чему он клонит, неуверенно говорю:
– Сентябрь. Самое начало.
– Сентябрь, – медленно повторяет Мальцев. – Я дам тебе лекарство, а ты вернешься сюда в конце сентября, через пару недель после рождения… первенца?
Автоматически киваю:
– Первенца, да. Но зачем… сюда?
– Моей станции нужны такие сталкеры, как ты – удачливые и отчаянные, как черти. За год или за два всё отработаешь. Вернешь долг.
