– У меня очень болит голова, – сказала Иевлева. – Мне нужна таблетка анальгина, полстакана теплой воды, кровать. И чтоб меня все оставили в покое. Если я не могу позвонить, – она кивнула на медсестру, – значит, на вопросы отвечать я тоже не могу.
– Понимаю, – сказал доктор, не обидевшись. – Вы устали, вам надо отдохнуть. Сестра проводит вас в палату. Вам дадут обезболивающее, поставят капельницу, и спите себе на здоровье… В газетах о вас пишут.
– Этого еще не хватало! – вздохнула Иевлева.
– Нет-нет, все хорошо, не беспокойтесь, – поспешил заверить доктор и, обратившись к медсестре, добавил: – Третья палата.
– Отдельная? – подняла на него удивленные глаза медсестра.
– Третья палата, – повторил врач.
В палате медсестра очень умело поставила катетер на левую локтевую вену, подключила капельницу, дала таблетку и воды запить. Потом что-то еще сказала, но Иевлева не поняла, потому что медсестру она еще как-то видела, но скорее уже спала, чем бодрствовала. Когда она засыпала, у нее возникло чувство, что она летит куда-то с ужасающей скоростью. И там, куда она летела, было темно и вдалеке мерцали звезды. Скорость была просто запредельная. Потом она увидела свой город сверху. И крыши домов, и кроны деревьев в парке. Она увидела знакомую башенку на крыше здания городского универмага на углу проспекта Буденовский и улицы Энгельса. В башенке почему-то стоял Валера, а рядом с ним какая-то незнакомая женщина старше его. Она была стильно одета, но в ней было что-то неприятное. Они смотрели вниз на прохожих и не заметили Иевлеву, а она успела разглядеть их очень хорошо. Надо сказать, что не только незнакомая женщина, но и Валера на этот раз ей очень не понравился. Во сне она не задавала себе вопроса – почему? Просто не понравился.
Далее она никаких снов, скорее всего, не видела или не помнила. Когда открыла глаза, в окне было светло, из коридора доносились шаги и голоса, то есть день наступил, и, видимо, уже какое-то время назад.
Надо отдать должное то ли решительности, проявленной толстым врачом, то ли тактичности органов, но в этот день Иевлеву никто ни о чем не расспрашивал. Ей меняли капельницы, кормили манной кашей, дали принять душ, взяли на анализы кровь, и так далее. Дали наконец позвонить.
Ирка прилетела на такси с бульоном. Не пустить ее не посмели. Но и она ни о чем не расспрашивала. Только внимательно рассматривала Иевлеву, после чего сказала:
– Я не знаю, что с тобой произошло, и ничего мне пока не рассказывай. Будет время – обо всем поговорим. Но одно я могу сказать тебе уже сейчас. Ты никогда так сногсшибательно не выглядела. Или это я не понимала, какая ты красивая. Я бы тоже сходила под землю, если можно.
– Все нормально, – ответила Иевлева. – Ты – красотка. У тебя есть Юра, тебе не нужно под землю.
– А что за странные анализы ты мне присылала? Кто там у нас беременный? – спросила Ирка.
В это время дверь палаты тихо отворилась и на пороге появился толстый доктор и вежливым голосом произнес:
– Ирина Николаевна, я вас очень прошу, мне нужно остаться с больной наедине.
– Говорите при ней, – сказала Иевлева, – она и так знает про меня больше, чем я сама про себя.
– Вы уверены? – переспросил доктор.
– Совершенно уверена, – ответила Иевлева.
– Хорошо, – сказал доктор, – в таком случае… у вас беременность. Если я не ошибаюсь, двадцать первый день.
65. Мысли участкового о будущем
Участковый лежал на койке в больничной палате и слушал дождь. К его соседу по палате, прапорщику, приехала девушка. Прапорщик с девушкой куда-то ушел, и участковый остался один.
Он лежал в больнице уже третий день, совершенно не понимая, зачем его здесь держат. Никаких болезней он в себе не чувствовал, никакие недомогания его не беспокоили. Лежать в больнице было неприятно, но приказано было лежать на обследовании, и, хотя никто вроде особенно и не обследует, лежать все-таки придется…
Окно палаты выходило на большую плоскую крышу, с которой можно было бы, подойдя к окну, заглянуть внутрь палаты. Но ничего интересного взгляду бы не предстало.
Две больничные койки, две тумбочки. Кровать не застелена. На другой кровати лежит немолодой мужчина в пижаме и смотрит в потолок.
Через открытое окно звук капель дождя, разбивающихся о крышу, казался каким-то спокойным и широким, как будто дождь, выполняя функцию прибора эхоакустической разведки, передавал в палату информацию: здесь крыша, большая, широкая и плоская.
Когда в селе через открытое окно доносился шум дождя, по нему можно было как-то, шестым чувством, угадать, что капли падают на сухую землю, на листья в кронах деревьев, на крышу беседки.
