Участковый слышал этот звук, но никогда не обращал внимания.
Во время завтрака он поговорил с майором. Майор не согласился на его просьбу взять на работу в управление. Майор сказал:
– Ваше место на хуторе, Игорь Степанович. Там люди, которых вы должны защищать. Вы хороший офицер – вам можно верить. Если нужен кто-то, чтоб в бою прикрыть спину, то я бы лучше вас никого и не желал. Да вы и прикрыли. Может быть, и еще придется. Но там, на хуторе, вся эта история не закончена. Там еще будут происходить события. А если вы хотите защищать ее, вы понимаете, о ком я, то ей по-прежнему угрожает опасность. А вы ведь хотите защищать ее, правда? Судя по тому эпизоду, да, хотите защищать. Но давно меня никто с ног не сбивал!.. Под землей, впрочем, люди сходят с ума. Ваше последующее поведение вас полностью оправдало в моих глазах, и давайте больше не будем об этом вспоминать. Так что возвращайтесь к себе, мне будет спокойнее оттого, что вы там. А надо будет – вызову вас немедленно. Если же я вам понадоблюсь, звоните…
И вот участковый лежал теперь на кровати, смотрел в потолок и представлял себе, как он будет жить на хуторе. И это у него не очень получалось. Во-первых, он совершенно не понимал, как он будет жить с женой.
Жена приезжала. Она вошла в палату с большой сумкой и сказала:
– Ой, Игореша, а я тебе малосольных огурчиков привезла!
Участковый представил, как она перлась с этой сумкой на автобусе в город, потом с автовокзала на двух автобусах сюда, ему и жалко ее было, и видеть ее особой радости не доставляло. Он старался не показать, но жена поняла, опыт у нее был немаленький. Она поджала губки:
– Видела, – сказала она, – твою вертихвостку, в коридоре. В халате с цветами. Так глазами и стрижет. Бледная, худая, кости из халата торчат. И что в ней мужики находят! Тьфу!
И, видя, что слова ее не вызывают у мужа энтузиазма, она добавила:
– Тебя сын и дочь дома ждут. Ты дурь-то выкинь из головы.
И тут она была совершенно права. Участковый не мог с ней не согласиться. Но она сама испортила все следующей фразой:
– А то смотри – можно и жалобу в управление написать. Там тебя по головке за эти дела не погладят.
Она ушла, малосольные огурцы остались стоять на столе, в холодильнике – сметана, кусок сливочного масла, жареная курица.
Он лежал и думал, что жить с ней он все равно не сможет, что она не сделала ему ничего плохого, вырастила двоих его детей, терпела все его похождения. И правда на ее стороне. И жалко ее, но никаких человеческих сил терпеть ее рядом с собой нет. Если возвращаться на хутор, то надо найти какой-то свободный дом и в нем поселиться.
А как быть с детьми? Участковый любил детей и не хотел с ними расставаться.
Он пытался принять какое-то решение, сделать выбор, но получалось, что все варианты – плохие.
А во-вторых, она! Тоже все варианты – плохие. Что тут можно сделать? Он представил себе, что он у нее в квартире и вечером к ней пришли друзья. И каким странным, каким чужим он бы себя чувствовал. Он знал наизусть несколько стихов Есенина, но она почему-то над этими стихами смеется. Общение с ее остроумными друзьями вызывало бы у него раздражение. Если бы он был поэтом, он бы спросил, почему любовь обязательно должна сопровождаться ведением совместного хозяйства и общими друзьями. Почему жизнь так несовершенна!
Но он не был поэтом. Поэзию и поэтов вообще недолюбливал. А стихи Есенина выучил только для того, чтобы производить впечатление на женщин. Причем обычно впечатление производилось. Сбой произошел только на Иевлевой.
Так что с ней быть не получится, а как быть без нее, абсолютно непонятно…
Легкая на помине Иевлева приоткрыла дверь в его палату и, обнаружив, что может войти, вошла и села на стул перед его кроватью. Он хотел было встать, но она положила ладонь ему на грудь, шутливым жестом удерживая его, как бы разрешая и даже прося не вставать.
Она действительно была в халате с цветами, но что-то никаких костей, выпирающих из этого халата, участковый не заметил. Она, как всегда, показалась ему необыкновенно красивой, и было в ней что-то, что трогало его, отчего вместо агрессивной горечи желания он чувствовал довольно-таки несвойственную ему нежность.
– Твоего соседа увела возлюбленная, – сообщила ему Иевлева. – В настоящее время они сидят в буфете, держась за руки, забыв о чае в граненых стаканах, стынущем перед ними на столе. Какие новости из дома?
– Все вроде нормально, – ответил участковый. – Никто не ходит по ночам. А тебя почему никто не навещает? Я смотрю, подруга тебя навещает. А где мать, отец, братья, сестры?
– Братьев и сестер у меня нет. А мама с папой у меня уже очень старенькие – я была поздним ребенком. Они живут в Новосибирске. И я скоро к ним туда полечу. А в Ростов я попала по распределению. Университет окончила в Новосибирске. Прислали сюда, а здесь уже защитила кандидатскую.
– А я тоже думаю в городе остаться, – сказал участковый, – а майор говорит, надо возвращаться.
– Майор прав, – заметила Иевлева.
Участковому понадобилась вся его воля, чтобы не показать, какое чувство вызвали у него эти последние ее слова «Майор прав» – а может, все-таки нет, а может, не до конца?
– Нас всегда будет что-то связывать, – сказала Иевлева. – И предложение дружбы с эротическим оттенком остается в силе. Но я никогда не смогу
