нельзя было пройти неуслышанным: она и под одной парой ног верещала как поросенок, а теперь просто зашлась истошными воплями.
Луна снова выглянула, совсем ненадолго, и Олегу хватило этих нескольких секунд, чтобы разглядеть в руках знаменосца стяг. Он был изрядно порублен, но образ Андрея Критского на нем можно было разобрать. Правда, теперь он не держал в руках крест, а скорее опирался на него, чтобы не упасть. Монах и челядин тоже, по-видимому, его увидели. По крайней мере, они перестали шептаться: вот, мол, что бывает с князьями, которые рискуют идти в подход без владычьего благословения.
Олег вышел из-за храма и направился через площадь. А когда он был уже в центре нее, лестница женского терема заскрипела, а поскольку вновь выглянула луна, Олег увидел князя Андрея. Левая рука его была окровавлена и висела плетью, а правой он аккуратно поддерживал край ковра, в котором было завернуто что-то тяжелое, что следом несли дружинники.
Олег протолкнулся к крыльцу и увидел под наклоненными к земле факелами женщину и князя перед ней на коленях. У женщины были волосы цвета первого снега, выпавшего на мороз и искрящегося под солнцем. То ли поседевшие вмиг, то ли изначально такие, того свойства, что приобретают со временем медовый подкрас, остаются такими лет двадцать или тридцать, а потом уже благородно седеют.
Ничего больше разобрать было нельзя. Лицо и грудь были размозжены, так что серебряные украшения выглядели, как и осколки костей. «Сбросили из терема, потом били и топтали, – подумал Олег, чувствуя, как проступают слезы. – Симбиоз…»
Князь Андрей отодрал полузапекшуюся корку крови на правом виске погибшей женщины и, ни на кого не глядя, глухо проговорил:
– Князь Ярослав Ярославич тверской овдовел, дружина!
Потом краем ковра накрыл ту, что недавно была первой красавицей во владимиро-суздальских землях, и поднял глаза на Олега, не удивившись тому, что тот здесь:
– Спаси, боярин, мою жену. Половину выхода ордынского тебе сулю.
XIV
– Как же я устал от этой бороды!
Феликс ожесточенно чесал подбородок, шею и щеки, заросшие почти до самых глаз черным кудрявящимся волосом. За полтора месяца после переброски борода получилась широкая, торчащая в разные стороны, совершенно разбойничья.
– Брадобритие, как говорил святой Феодосий Печорский, есть блудодейная ересь на соблазн и растление добрых нравов, к искажению полов ведущее, к содомскому греху, – лениво ответил ему Норман. – А с бородой, если верить тому старцу, твой облик подобен облику бога.
– Еще аргумент в пользу атеизма, – усмехнулся Шурик. – Ибо если внешний вид Феликса подобен облику бога или хотя бы одному из его обличий, то и облик бога подобен облику Феликса. А в таком случае лик бога должен быть ужасен. Помните, как от него вчера ребятишки в Юрьеве шарахнулись?
Феликс засмеялся и кинул в Шурика шишку. Тот поймал ее, подобрал еще две, сел по-турецки и начал жонглировать.
Олег вздохнул, пододвинул к себе икону-коммуникатор и начал вставлять в его обод янтари. Из всей четверки он один был мрачен. Теперь, когда они добрались до Владимира, откуда нужно было вывести жену великого князя, волей-неволей приходилось обращаться за помощью в центр, а это означало разговор с Андреем. Между тем три дня назад они разругались вдрызг: тот страшно взбесился, узнав, что Олег оставил без присмотра караван с княжеской казной. «Ты зачем вообще в эту экспедицию отправился? – Сазонов нервно расхаживал по своему кабинету и забрасывал вопросами: – Князю твоему помогать? Принцесс спасать? Или мы дело какое серьезное затеяли?»
Олег, конечно, возражал. Говорил, что после переброски в прошлое нужно жить в логике событий, в которые ты вовлечен. Напоминал, что не придерживаться этого правила нельзя, это ведь азбука хрономенталистики, а если придерживаться, то он, Олег, должен был выполнить просьбу князя, ведь иначе не мог поступить настоящий волынский боярин, присланный Даниилом Романовичем Галицким к зятю.
Андрей фыркал и снова подбрасывал Олегу риторические вопросы. Их цепочка неизбежно приводила к тому, что светлейший князь Голицын – наивный идеалист, его нужно не в прошлое по делам отправлять, а далеко в будущее, не ранее того времени, когда сделки оскорбительно заключать в письменной форме. Почему? Потому что обвести его вокруг пальца – плевое дело. А когда Олег выложил свой последний аргумент, сказал, что доверяет князю, и раз тот обещал половину выхода отдать за жену, то отдаст, а значит, и цель экспедиции будет достигнута, Андрей заревел нечленораздельно, разбил что-то увесистое и прервал связь.
– Я ему верю, – проворчал Олег, поворачивая икону-коммуникатор, чтобы собеседник оказался в тени между двумя елками и яркое солнце, заливавшее часть поляны, где они сидели, не растворило изображение в своих лучах.
Щелк – последний из аккумуляторов стал на место, но Андрей на связь не вышел. Между стволами елей несколько раз мелькнула зеленая искра, появляющаяся в случае, если коммуницировать с вызванным объектом не получается. Через несколько секунд перед Олегом предстала Квира.
На ней была маленькая маечка с зеленым семилистником и полосатые шерстяные гольфы. Может, и еще что-то на ней имелось, но ракурс был
