– Да нет. После попадания сюда мне уже ничто не кажется странным.
Дэй согласно кивнул, отставил пустую кружку и пошел обратно на сцену. Он играл, а Мира сидела и слушала, но ощущения возможности перехода больше не накатывало. Мир вокруг был слишком реальным и слишком подходил этой музыке.
– Слышь, цыганка, а давно ты с Дэем-то? – неожиданно подал голос трактирщик, тоже облокотившийся на стойку и глазеющий на импровизированную сцену.
– Э… нет. Недавно. А что?
– Да то, что девки наши тебе косы хотят повыдергать… Нравится им Дэй, вон, видишь, сидят, рты раскрыли, глаз не сводят. А тут соперница.
Мира поняла, что проблемы только начинаются. В указанном направлении и правда сидело с десяток девиц разной степени пригожести, но на лицах у них было написано совершенно одинаковое обожание. Которое, впрочем, тут же сменялось на противоположное чувство, стоило им оторвать глаза от кумира и глянуть на Миру.
– Я бы на твоем месте не стал дожидаться, пока он доиграет, – предупредил трактирщик.
Мира кивнула и одним глотком допила вторую кружку.
– Может, еще подскажете, куда бы вы делись на моем месте? – спросила она.
– Сеновал над конюшней, – трактирщик долго не раздумывал. Наверно, спасение жертв ревности было для него делом привычным. – Я скажу Дэю, что ты там.
– Спасибо.
Во двор Мира проскользнула черным ходом. Путем методичного осмотра построек (довольно медленного – сказывалось изрядное опьянение) была найдена конюшня. По крайней мере, лошади в этом помещении имелись. Мира заползла на сеновал по приставной лестнице и уселась ждать.
Она уже практически заснула, когда на нее упала волынка.
– У, черт, не видел, что ты тут лежишь, – виновато произнес Дэй в ответ на ее испуганный вопль.
– Надо же, он действительно с ней спит… – изумленно прошептала Мира.
– Что-что ты там бормочешь?
– Ничего. Так. О своем.
Дэй рухнул рядом, пристроив музыкальный инструмент с другого бока.
– Как там твои поклонницы? – вежливо поинтересовалась девушка.
– Горячи, как никогда.
– И все же удалось вырваться?
– Трактирщик любит меня: когда я играю, у него выручка возрастает вчетверо.
– Тогда понятно, почему он такой заботливый.
Какое-то время оба молчали.
– Ты это… извини, что так вышло, – сказал Дэй, – я играл, смотрел на тебя и, может, как-то зацепил музыкой, что тебя тоже сюда перетянуло.
– Когда мы будем пробовать обратно? – спросила Мира. Спать на сене оказалось, может, и мягко, но не очень-то приятно. Кололо, за шиворот сыпалась какая-то труха, а если где-то в этом мире и существовала ванна с горячей водой, то явно за много-много километров отсюда. О том, что ее зацепила не только музыка, но и сам Дэй, она говорить не стала. В конце концов, где-то неподалеку шаталась целая толпа точно так же романтически настроенных к нему девиц, которых музыкант, похоже, напрочь игнорировал, и было бы неплохо чем-то от них отличаться.
– Можем сейчас, – предложил парень.
– Здесь? Нас услышат. И лошади спят.
– Лошади точно против не будут, – пообещал Дэй, подтягивая к себе волынку.
Музыка лилась в ночь медленно и нежно, по одной ноте, как шепот. Мира лежала на спине и смотрела на звезды в дверном проеме. В груди щемило, и почему-то хотелось плакать – не от горя, а от неповторимости момента и невозможности сохранить где-нибудь навсегда это сочетание: запах сена, усеянное звездами небо и тихая прекрасная мелодия.
Когда Дэй прекратил играть, она судорожно всхлипнула от избытка эмоций.
– Не переживай, завтра еще попробуем. Просто мы устали. – Дэй сидел в обнимку с волынкой.
– Ага, – Мира вовсе не чувствовала себя расстроенной, – но я не из-за этого. Просто ты так играешь…
– Я обрел в твоем лице преданного фаната?
– Еще бы. Но трусы на сцену кидать не буду, обойдешься.
– Могу еще написать автограф у тебя на груди, – веселился Дэй.
– Да-да, – скептически согласилась Мира, – вернемся к этому вопросу, когда в этом мире изобретут то, чем писать. Кстати, а как выражают свой фанатизм местные девицы? Подставляют грудь для росписи угольком?
