Мнемоскан

что ничего во мне не пропало. Мой разум — идеальная, идеальная копия твоего.

— Ты бы не смог узнать, если бы чего-то не хватало, — сказал он.

— Конечно смог бы, — вмешалась Карен. — Когда стареешь, то болезненно осознаёшь все те вещи, что ускользают от тебя. Чувства притупляются, становится труднее что-то вспомнить. Вы знаете совершенно точно, что у вас было до того, как вы это потеряли.

— Она права, — сказал я. — Я совершенно цельный. И так же, как и ты, хочу жить своей жизнью.

39

Два меня.

Это всё чертовски запутано, но я обнаружил, что думаю о нём как о Джейкобе, а о себе как о Джейке. Один из тех ментальных фокусов, в которых мы начинаем нуждаться всё больше, когда становимся старше.

Он был Джейкоб, где конечное «ОБ» означало «оригинальный биологический». Я же был просто Джейк.

Я обнаружил, что я, Джейк, не могу отвести глаз от экрана видеофона, показывавшего Джейкоба, моей кожуры. Всего несколько недель назад мы были одним целым, а…

А до того меня попросту не было. Он, Джейкоб, был единственным, кто на самом деле пережил всё то, о чём я лишь помнил. Это у него был шрам на правой руке после падения с дерева в двенадцать, это он запнулся о ступеньку и повредил связку на лодыжке, это у него была артериовенозная мальформация, это он смотрел, как падает мой отец, это он занимался любовью с Ребеккой и он видел мир в усечённой цветовой палитре, в которую были окрашены большинство наших общих воспоминаний.

— Я пойду туда, — сказал я в видеофон.

— Куда? — спросил Джейкоб.

— В лунобус. К тебе.

— Нет, — ответил Джейкоб. — Нет. Оставайся на месте.

— Почему? — спросил я. — Потому что легче отрицать мою личность и мои права, когда я лишь горстка пикселов на крошечном экранчике?

— Я не идиот, — сказал Джейкоб, — так что не надо со мной обращаться, как с идиотом. Я контролирую ситуацию. Твой приход её дестабилизирует.

— Я правда не думаю, что у тебя есть выбор, — сказал я.

— Есть. Я не открою шлюз.

— Хорошо, — сказал я, соглашаясь, — будешь держать меня снаружи. Но если ты собирался говорить со мной лишь по телефону, мне не нужно было прилетать сюда с Земли.

Пауза, потом Джейкоб ответил:

— Ладно. Карты на стол, брателло. Ты здесь, потому что я хочу, чтобы ты согласился остаться здесь вместо меня.

Я опешил, но наверняка ничто в моей искусственной физиологии этого не выдало. Я ответил так спокойно, как только мог:

— Ты знаешь, что я не могу этого сделать.

— Выслушай меня, — сказал Джейкоб, поднимая руку. — Я не прошу чего-то ужасного. Сколько ты собираешься прожить?

— Я не знаю, — ответил я. — Долго.

— Очень долго, — сказал он. — Несколько столетий как минимум.

— Если не случится ничего плохого.

— А сколько проживу я?

— Я не знаю, — ответил я.

— Наверняка знаешь, — сказал Джейкоб. — Без синдрома Катеринского я проживу примерно столько же, сколько и любой другой родившийся в 2001 году канадец — ещё лет пятьдесят, если мне повезёт. У тебя будет вдесятеро больше времени, возможно, в сотню раз больше. Всё, о чём я тебя прошу — позволить мне прожить эти пятьдесят лет — или меньше, возможно, значительно меньше — на Земле.

— А… а что будет со мной?

— Ты останешься здесь, в этом замечательном курорте Верхний Эдем. — Он внимательно смотрел на меня, пытаясь определить мою реакцию. — Устрой себе отпуск на пятьдесят лет — чёрт возьми, чего греха таить, мы ведь по большей части только этим и занимаемся, верно? Здесь словно в Лас- Вегасе или на лучшем в мире круизном лайнере. — Он помолчал. — Послушай, я смотрел трансляции процесса. Я знаю, что он идёт не очень хорошо. Тебе охота провести следующие икс лет, таскаясь по судам, или лучше расслабиться здесь и вернуться, когда всё устаканится? Ты знаешь, что рано или поздно