перед весной. Зима всегда голодная и тощая, а пуще всего в самом конце. Подбадривая себя этими мыслями, Сентябрь шагала между грядками ярких корнеплодов, мерцающих в тумане. Она даже на минутку подумала о том, чтобы вырвать из книжечки один волшебный талон и загадать желание немедленно оказаться рядом с Аэлом, но – нет.
Сентябрь наклонилась, выдрала из земли морковку и захрустела ею прямо на ходу. Это была образцовая морковка, праморковка, вкусу которой все прочие морковки стараются подражать. Потом она сорвала несколько луковиц и рассовала по карманам, чтобы поджарить. Она не сомневалась, что рано или поздно сумеет развести костер.
Один раз – но только один! – Сентябрь показалось, что на перевернутой вверх тормашками дороге есть кто-то еще. Сквозь низкий мерцающий туман видно было плохо, но кто-то там определенно был, какой-то всадник в сером. Вот ей почудились развевающиеся длинные серебристые волосы. Вот послышался медленный, размеренный топот четырех огромных мягких лап по перевернутым булыжникам. Сентябрь даже окликнула неясный силуэт, но ответа не получила, и то, на чем ехал всадник, огромное, мускулистое и полосатое, исчезло в облаках. Можно было побежать, попытаться догнать его, побив свой собственный рекорд, поставленный на пшеничном поле, – но тут из туманной мороси воздвиглась Асфодель и быстро увлекла ее в паутину своих запутанных улиц.
В Асфодели всегда светит солнце. Огромное, золотисто-красное, оно висит в небе как медальон и щедро дарит Асфодели свое тепло, как никакому другому городу. Сентябрь заморгала, сощурилась от этого внезапного яркого света и прикрыла глаза ладонью. Стена тумана у нее за спиной стояла как ни в чем не бывало: мол, ничего необычного, на что это она так уставилась? Едва ступив на главный проспект Асфодели, Сентябрь окунулась в сияние. Вокруг нее на фоне безоблачного неба возвышался шумный, ослепительно яркий, залитый солнцем город.
Асфодель оказалась городом лестниц. В небо ввинчивались семь спиральных лестничных маршей, таких огромных, что в каждой бледной ступеньке с мраморными прожилками можно было различить окна, двери и снующих туда-сюда горожан. По перилам вверх и вниз скользили черные саночки, несшие пассажиров, мешки c письмами и посылки с одной гигантской ступеньки на другую. Боковые улицы и переулки были усеяны лестницами поменьше. В их основании распахивались створки лавок, в которых предлагали свой товар булочники, жестянщики, галантерейщики. Одни лестницы были украшены изящным чугунным литьем, другие поскрипывали под приятным легким ветерком, краска на них облупилась, ступеньки были утыканы милыми цветочными ящиками, полными зеленых трав и ярко-желтых цветочков. Хотя каждая лестница, как башня, тянулась вверх, у Сентябрь было странное чувство, что по ним следует не подниматься, а спускаться. Ей казалось, что, если бы рост позволял ей ходить по этим исполинским ступеням, она была бы вынуждена спускаться с вершины лестницы в самый низ, туда, где ступеньки скрывались под землей. Непонятно почему, но она была уверена, что естественное направление движения в Асфодели – не вверх, а вниз. Это было очень странное ощущение; все равно что свести знакомство с гравитацией, пить с ней чай и слушать ее семейные истории.
Сентябрь шла мимо великанских лестниц, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Она было подумала, не спросить ли о сивилле у какого- нибудь фавна или у девушек с утиными лапами и мшистыми волосами, но каждый встречный выглядел так, будто он неимоверно занят, и ей было совестно от одной мысли о том, чтобы отрывать их от дел. Проходя мимо одной бледно-зеленой спиральной лестницы, она увидела бурого медведя, подпоясанного золотым ремнем. Красавец медведь забрался в черные сани и попросил их четко и ясно:
– Будьте любезны, восемнадцатый этаж, вторая площадка, только, пожалуйста, не гоните – у меня живот крутит после давешнего медового нектара на двенадцатом. Это мы отмечали день рождения Генри Хопа. Терпеть не могу эти праздничные обеды. От них все в офисе повально глупеют.
Сани заскользили вверх по перилам, а медведь откинулся, чтобы подремать. Другие сани, пустые, прогромыхали вниз по другим перилам яшмового цвета и замерли в ожидании. Сентябрь оглянулась. Никто не сел в сани, никто даже не обратил внимания на этот чудесный экипаж с закругленными полозьями, с серебряным тиснением на дверке – папоротник и мелкие цветочки. Осторожно, будто сани кусались, или будто кто-нибудь мог прикрикнуть «не положено!» (что было гораздо вероятнее), Сентябрь приоткрыла дверцу саней и забралась на зеленое плюшевое сиденье.
– Будьте любезны, я бы хотела повидать сивиллу, – сказала она медленно и четко, хотя и не так громко, как медведь.
Черные сани резко подскочили, раз, другой. Сентябрь вздрогнула, уверенная, что поломала их. Однако, пока она цеплялась за гладкий изогнутый поручень саней, они отделились от перил и выпустили из днища четыре длинные бобовые плети цвета индиго. Плети встали на землю как ноги, после чего на каждой, примерно на том месте, где обычно располагаются пальцы, распустился пышный мохнатый лимонно-белый цветок. Сани, пошатываясь, поднялись на этих новеньких, причудливо изогнутых лапах и бодро, вприпрыжку понеслись между лестницами, отражая солнце темными боками.
Сивилла жила не в лестнице. Черные сани увезли Сентябрь далеко от центра города на площадь, поросшую густой травой с множеством розовых и фиолетовых крокусов. На краю каменистого утеса примостился огромный красный куб размером с дом; одну из его граней замещали ажурные медные ворота, которые были надежно заперты. Сани снова подпрыгнули, будто стряхивая с себя ответственность, и потрусили обратно к центру Асфодели.
Сентябрь с опаской приблизилась к кубу и вцепилась пальцами в ажурный узор на воротах. Она заглянула внутрь, но увидела только что-то смутно
