– Рассказывала, значит, – ухмыльнулась Груббер. – Она просто боится.
У Груббер тоже хорошо получалось, к.б. обвиняюще, так что я подумал, что она, наверное, тоже по какой-нибудь душестроительной системе упражняется. Развивает эмоциональную сферу.
Костромина стояла рядом, понурившись, без интереса разглядывая квадратные узоры на скатертях.
– С человеком хочет дружить, а сама боится. А страх – это к ауту первый путь. Потому что…
Груббер неожиданно тоже разрядилась. Скисла. Резко сдулась, как шарик, выцвела. Зевнула, хрустнув челюстью. Они стояли друг напротив друга, мертвые угри, прелые листья, черный песок, прах. И я тоже такой.
– Ничего у вас не получится, – совершенно бесцветно сказала Груббер. – Ничего. Сколько ни старайтесь.
– Это у тебя ничего не получится. – Костромина отыскала в себе последние силы. – Это у тебя. Ты дура. И Беловоблов твой дурак. Можете на своих барабанах хоть заиграться.
Но Груббер не прореагировала, молча направилась к выходу. А я повел Костромину на двор, поскольку на уроки она идти совсем не могла – просто расплывалась, ноги подкашивались. Зря она ругаться пустилась, ругань истощает.
Мы выбрели на спортивную площадку и устроились на вкопанных покрышках. Костромина молчала. Раскрыть зонтик у нее никаких сил не оставалось, и его раскрыл я, согнул несчастный турник, приладил зонтик, сделал укрытие, но дождь, конечно же, все равно пробивался.
Наверное, мы так почти час просидели. Одни, в водной пыли, в тоске. После четвертого урока показался один мелкий вуп из третьего класса, уселся и тоже стал сидеть и зачем-то мокнуть, мокнуть в компании какого-то сопляка было глупо, и мы отправились в школу, в сушилку, и там сидели еще полчаса, привалившись к горячим батареям, и только после этого на уроки смогли пойти.
История. Историю я люблю, она интересная, рассказывается, как там все раньше было, хорошо, быстро. Как люди жили до восьмидесяти лет и умирали как люди, как их хоронили с почетом в земле или сжигали и развеивали над утренними реками, а пепел некоторых даже в космос вывозили и выкидывали в сторону Солнца, они и сейчас медленно падают в Солнце. И все было раньше здорово, небо голубое, трава зеленая, солнце светит. Оно и сейчас где-то там светит, за тучами. Над Новой Землей оно светит, а летом так вообще за горизонт не заходит.
Вообще я эту историю уже много раз слышал. С первого раза мы очень плохо все запоминаем, особенно историю, нам вдалбливать надо по сорок раз. Но все равно, слушать интересно. К тому же наш учитель частенько рассказывает, чем раньше люди вообще занимались. На рыбалку ездили, спортом всяким увлекались, строили модели железных дорог, пироги с грибами пекли.
Да, раньше все было хорошо.
А потом люди вспомнили про вампиров. Сейчас уже никто не может сказать, с чего все началось, кто подкинул идею, кто сделал первый шаг, этого уже не узнать, но ни с того ни с сего вдруг все как помешались. Наш историк, ну, учитель истории Вячеслав Иванович, он ездил на семинар, в Новую академию наук, так там настоящий историк, человек, им все рассказывал.
Что никакого Погробиньского не было, конечно. Что это легенда – не более того. Никаких ключей, никаких склепов, никакого укуса и проклятия. И что обращение началось не сразу, нет. Люди играли в вампиров достаточно долго. Были написаны книги, сотни книг, были сняты фильмы – тоже много. И мультфильмы. И детские книжки, и даже погремушки. Мода. Увлечение. И ничего не происходило, ничего, все было нормально. А потом, когда вампиры всем надоели, кто-то вспомнил про падших ангелов. Падшие ангелы – вот новый трэнд, вот мода.
Падшие ангелы.
Тому, что произошло дальше, нет никаких научных объяснений. Просто…
Просто Терпение кончилось. Просто Терпению есть границы.
Так тот человек ученый и сказал: «У Него кончилось Терпение». Тогда-то все и полетело. То тут, то там, по Северному полушарию, очагами и в разные стороны, и скоро обращение захватило все, залило страшной черной пеной. Наступило Темное время, темней не бывает, Земля погрузилась во мрак, и если бы не Лунная база, если бы не Новая Земля, то и сейчас ничего бы не осталось совсем.
Кстати, про мрак – это не фигура речи, по всему миру взрывались атомные электростанции и арсеналы, горели леса, разрушались плотины, вулканы проснулись и дымили, дымили, дымили. Атмосфера насытилась пылью и мелкой летучей дрянью, света не стало почти совсем, из-за чего погибла большая часть растений на суше и почти половина в океанах, а из-за растений и животные вымерли, и все по цепочке, и остановить уже было нельзя…
Все эти безобразия продолжались долго. Обращенные метались по планете, нападая друг на друга, на выживших животных, на все, что еще могло двигаться, и даже на то, что уже двигаться не могло. А потом наступила тишина, в которой были лишь вой и скрежет зубовный.
А после тишины пришло понимание.
Те немногие, кто не сгинул, поняли, что дальше так нельзя, и остановились. Они кое-как объединились, отказались от крови и попробовали все наладить, еще очень долго разгоняли невменяемых, жгли безнадежных и бесноватых, а потом собрались, дождались зимы, дождались, пока встанет лед, и отправились на Новую Землю. Ледяной поход.
Я слышал про это с детства. Когда дедушка еще не сидел в колбе, а возле окна, там, где теперь моя кровать, в кресле. Он распутывал бороду и рассказывал про поход, как больше тысячи вупов, в основном молодые, отправились через ледяную пустыню в сторону острова. Про поля плазменных мин,
