установленных выжившими людьми, на минах испарилась почти половина. Про медведей, растерзавших раненых и калек. Про энтропию – холод и льды, почерневшие от пепла, вызывали мощную энтропию, многие для того, чтобы не окуклиться, вырезали себе веки, а некоторые, заметившие проявившиеся между пальцами перепонки, отсекли себе руки.
До берега острова добрались не более двадцати, и их встретил Белый отряд. Девятнадцать стражей на винтокрылых машинах, они окружили оставшихся и открыли огонь.
Остались четверо. Именно они впервые за много лет смогли побеседовать с человеком. Но люди не хотели возвращаться, и тогда вупы придумали. Сказали, что станут прыгать в вулкан, и началось Великое стояние на Этне. В котором и мой дедушка, между прочим, участвовал. Ну, когда все прыгали и прыгали в вулкан до тех пор, пока люди не согласились вернуться.
Но все равно люди еще почти пятьдесят лет старались держаться от нас подальше, до той поры, пока не придумали надежную вакцину, предотвращающую обращение. И только после этого все стало потихоньку налаживаться. Города почистили, по памяти и по хорошим фильмам восстановили кое-как старую жизнь. В воздух высыпали коагулянт, и тьма свернулась, хотя окончательный свет наступил тоже не сразу. А восстановление шло долго. И до сих пор идет. Людей не хватает, и они все заняты на самых важных постах.
– Я всегда тебе говорила, – прошептала мне в ухо Костромина.
– Что говорила? – не понял я.
– Про Погробиньского. Что его не существует.
– Он существует. Вернее, существовал когда-то…
Я помню, как давно, не знаю, может, лет восемь назад на бульваре Пищевиков стояла кривобокая статуя, похожая на сморщенного гуся, больного сколиозом. Хилые плечи, грудь, выпуклые ребра, ножки кривые, лицо с гнилым подбородком, рыбьи глазки. Стоял так, прогнувшись, опираясь на какую-то странную, непонятную палку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась веслом. Любой, кто видел этого Погробиньского с веслом, немедленно хотел в него плюнуть. Помню, мне тогда отец сказал: «Вот это гадкий дядька, плюнь в него».
– Он стоял в виде статуи, – сказал я. – Я точно помню, такая, с веслом. А потом ее так заплевали, что она развалилась. Так что он настоящий – тем, кто не настоящий, памятники не ставят.
– Да нет, не настоящий же, – возразила Костромина. – Его просто специально придумали.
– Зачем придумывать Погробиньского? – не понял я. – Кому это надо?
– Это же очень просто, – пояснила шепотом Костромина. – Оставшиеся, ну, те, кто сумел выжить после всего, они не хотели помнить. Им стыдно было. Как бы. Ну, что они во всем виноваты. В своей глупости, в своей распущенности, в своей мерзости. Во Тьме. Именно они были повинны в схождении Тьмы, в том, что их дети и дети их детей оказались обречены на сумерки. И поэтому придумали Погробиньского – чтобы все на него свалить. Трудно жить с чувством вины. Невыносимо.
Костромина вздохнула.
– Поэтому и скульптуры устанавливали специальные – чтобы каждый, кто хочет, мог стукнуть проклятого Погробиньского, плюнуть в него и жить себе дальше. Чтобы совсем не пропасть.
– Костромина! – педагогически повысил голос Вячеслав Иванович. – О чем вы там разговариваете?!
– Про историю, – ответила Костромина. – Про будущее.
– И что же вас интересует в будущем? – спросил Вячеслав Иванович к.б. ехидно.
– Как что? Все. Как жить станем?
– Хорошо жить. Мало. Без глупостей. Как все. Каждый станет тем, кем хочет. Вы, Костромина, кем стать мечтаете?
Все почему-то поглядели на Кострому, а она не успела ответить, потому что зазвенел звонок.
После уроков была информационная пятиминутка. Так она называется, хотя на самом деле длится гораздо дольше пяти минут, иногда до получаса. Народу, как всегда, собралось мало, меньше половины с последнего урока, сошлись в актовом зале, расселись кто где, одинокими грибами. На сцену поднялась Инга Сестрогоньевна с обширной бумагой.
Сначала Инга Сестрогоньевна, как обычно, рассказывала о достижениях космической промышленности, о повышении производительности труда и о скорой экспедиции на Марс, о том, что в них примет участие Элеонора Чарская, девушка из наших. На нее возложена чрезвычайно важная миссия, Чарская должна удалиться от базы на критическое расстояние, расставить какие-то там важные датчики на выжженных марсианских просторах и считывать с них межпланетную информацию. Чарская тренировалась для этой миссии почти семь лет, и если миссия пройдет удачно, то это откроет широкие перспективы. Возможно, создадут целый отряд из вуперов для освоения дальнего космоса, в частности Меркурия, вроде как запустят на Меркурий целый космический корабль вуперов, лет через двадцать это планируется совершить.
Инга Сестрогоньевна захватывающе поведывала про все эти выдающиеся звездные перспективы и космические успехи, а я осторожно поглядывал на Костромину. Она слушала с к.б. воодушевлением, чуть наклонившись вперед, немного переигрывая – стальные подлокотники кресла согнула. Наверное, представляла себя на месте космической Элеоноры.
