– Ау, – сказал я. – Кто-нибудь дома?
Никто не ответил.
Лужицкий сел на скамеечку под телефоном. А я осторожно двинулся в комнату. Наткнулся на грабли. Ничего удивительного, грабли используются, чтобы счищать с крыши лишайники, лишайники набирают влагу, и крыши начинают протекать, с лишайниками нужно бороться, сгребать их…
В лоб мне пришли грабли. От души, с деревянным стуком хлопнули меня меж глаз. Я поймал грабли, поднял их. Грабли были странные, завитые в странную конструкцию, точно их взяли и скрутили спиралью. Ударную силу они при этом сохранили, но крышу ими теперь вряд ли можно было почистить.
Заглянул в комнату Лужицкого. Весь пол оказался завален инструментами. Лужицкий зачем-то спустился вниз, в сарай и вытащил оттуда все, что смог достать. Лопаты, пилы, садовые ножницы, ломы. Ломы меня особенно порадовали. Или не порадовали – они были завязаны практически в узлы. Кто-то очень грустил. Очень-очень грустил.
– Что там? – спросила из прихожей Костромина.
– Ничего, – ответил я. – Тут… Ты там лучше за Лужицким последи, я сам посмотрю.
Я двинулся в большую комнату. Я уже знал, что ничего хорошего я не увижу, я уже догадался…
На диване сидела фигура, накрытая занавеской. Отец Лужицкого. Нет, я не стал эту занавеску поднимать, я и так знал, что это он. Аут. Отец Лужицкого, видимо, окуклился. Лужицкий занервничал, накрыл отца занавеской, стал затем ломать лопаты. Потом к дельфинам сиганул. Понятно. Испугался Лужицкий. Испугался, что остался один, а в одиночку часто в аут выпадают.
– Ой…
Я обернулся. Костромина стояла тут же, рядом со мной, и смотрела. Сощурившись так, и глаз у нее еще дернулся.
– Аут, – утвердительно сказала она.
– Аут, – согласился я.
– Понятно все.
– Что понятно?
– Зачем он на дельфинов пошел. – Костромина не отрывала взгляда от занавески. Понятно. Думал, что человек ему поможет. Думал, что рядом с человеком шансы выпасть в аут не так велики.
По-моему, он совсем за другим в дельфинарий поперся, но я спорить не стал.
– Надо…
Костромина оглядела комнату еще раз. А потом вдруг встала лицом в угол и принялась бормотать.
Я рванул к телефону, набрал единицу. СЭС.
Ответили сразу.
– Некроз, – сказал я. – Второго уровня. Выезжайте скорей.
Глава 11
Сумерки
Совсем уж ночью опять пришла Костромина.
То есть не ночью, а уже ближе к утру, наверное.
СЭС приехала минут за десять, может, раньше даже. Лужицкому вкатили пятьсот миллилитров Н-модулятора и подключили к гальванизатору, когда его выносили к машине, он смеялся. Комнату обработали карболовой кислотой, нас с Костроминой проверили, закапали в глаза профилактический агент и выставили на лестничную площадку. Квартиру опечатали.
Я проводил Костромину до дома и вернулся к себе, лег на диван у окна. А потом Костромина пришла снова. Явилась, села в кресле и стала на меня смотреть. А я на нее.
Сначала не замечал, а потом увидел, что она как-то изменилась. С лицом что-то сделалось. Как будто оно меньше стало и…
Я прищурился. Костромина заметила, что я ее разглядываю.
– Не надо глупых вопросов, – сказала она. – Зубы я удалила.
Костромина улыбнулась.
– Зачем?
– В «Сумеречных скрижалях» что написано? Вся сила – в клыках, ты же сам говорил. Вот я их и выдрала. Чтобы утратить силу. Знаешь, я, кажется, и раньше про такое слышала – что вуп без клыков перестает быть вупом. Ясно?
Костромина еще раз показала мне зубы. Вернее, уже почерневшие дыры. Две вверху, две внизу. Страшно. Уродливо. Еще хуже, чем было.
– А нижние-то зачем выдрала? – не понял я.
– Там же не говорится – какие именно выдирать надо. Вот, на всякий случай.
