Алхимик (сборник)

Старик со смехом отодвинулся.

– И нарушить кваран? – Он покачал головой. – Ты слишком долго был в Кели. Держи дистанцию, мальчик.

Он откупорил бутылку и налил мез в две глиняные чашки. Острый, терпкий аромат наполнил темную комнату. Старик осторожно опустился на пол и подтолкнул одну чашку так, чтобы она оказалась посередине между ним и внуком, затем медленно поволок свое искалеченное тело в тени и взгромоздился на сиденье у стены очага. Рафель выждал положенные десять ударов сердца, потом наклонился и пододвинул глиняную чашку к себе.

– За наших предков. – Старик воздел чашку к небесам, затем плеснул немного жидкости на землю. – Да не забудут их потомки.

– Да будем мы почитать их вечно.

Рафель повторил жест старика, вылив немного меза на землю. Капли блестели в пыли, словно опалы. Выпил, и в груди вспыхнул белый огонь.

Дед смотрел, как он пьет.

– Не такой мягкий, как рисовое вино кели, да?

– Да.

– Тебе повезло. Теперь кели продают свое вино здесь. Многие его пьют.

– Я видел.

Старик подался вперед.

– Зачем они тащат свое вино в Сухую Чашу, внучок? Они что, не видят, что мы джаи? Не понимают, что им здесь делать нечего?

– Если тебя это так волнует, можешь продавать мез кели.

– Мез – для джаи. Баджи – для кели.

Рафель вздохнул.

– Ты что, перестанешь быть джаи, если выпьешь их рисового вина? Оно впитывается в человека и меняет его? – Он глотнул жгучего меза. – Даже ты пил рисовое вино.

Старик пренебрежительно отмахнулся.

– Только когда штурмовал их водяной город.

– Однако оно касалось твоего пустынного языка, – улыбнулся Рафель. – Ты что же, превратился в кели?

Старый Гавар жестоко улыбнулся.

– Спроси у кели.

– Для меня нет разницы.

– Для тебя? Ты цепная собачонка. Не сомневаюсь, кели понравились твои беззубые пустынные укусы. Ты не джаи. Теперь ты один из них.

– Это не так. Кели сразу видят, что я джаи: по моему выговору, моим глазам, крюконожу, смеху, приверженности старым путям. Как бы долго я ни бродил по их мостам и ни плавал в их тысяче озер, я никогда не стану кели.

Старик раздраженно поморщился.

– И раз кели отвергают тебя, ты считаешь себя джаи?

Рафель поднял глиняную чашку с мезом.

– Я в этом уверен.

– Нет! – Старик с силой опустил свою чашку. Та разбилась, разбрызгивая мез и глиняные осколки. Он смахнул осколки, не обращая внимания на острые края. – Ты не джаи! Если бы ты был джаи, ты бы не сидел здесь, болтая языком! Ты бы вытащил свой крюконож и зарезал меня за оскорбление!

– Это не путь джаи, дед. Это твой путь.

Старик ухватился за край очага и медленно выпрямился, тощий, искалеченный ястреб, в глазах которого пылал огонь былых битв. Вцепился в дымоход и прошелестел сочащимся осуждением голосом:

– То, что я делаю, и есть путь джаи. Я джаи. – Он подтянулся выше. – Вы, пашо, хотите заставить нас бросить крюконожи и зарыть в землю акустику, чтобы больше никто не слышал ее плача. Вы прячете от нас технологии и даете их кели. Вы не можете изменить историю. У джаи есть письменность, мы ведем собственную летопись. Мы знаем коварство пашо. Когда я спалил Кели, пашо ложились под мой крюконож, словно колосья пшеницы. Я окрасил их белые одежды кровью. Скажи, что они забыли меня. Скажи, что они не хотят избавиться от джаи!

Рафель делал умиротворяющие жесты, призывая деда сесть на место.

– Это осталось в прошлом. Мы, джаи, больше не воюем ни с Кели, ни с пашо, которые там живут.

Старый Гавар натянуто улыбнулся и потер искалеченную ногу.

– Война бесконечна. Я тебя этому учил.

– Ты по-прежнему являешься кели в кошмарах.