взиравшая округ; как развевалось ее платье цвета морской волны, как блестели ножны италийского стилета на поясе!
Но полно. Гонимый вечным как мир законом сердца – спасать и защищать прекрасную даму, я пустился в погоню.
Вовремя.
Дело начинало пахнуть кисло – жеребец поводил задом, ржал, поминутно норовил встать на дыбы и скинуть свою прекрасную ношу. Я почти что видел, как лихорадочно сжимаются пальцы девушки на луке, как благородная белизна кожи на ее лице уступает мертвенной бледности.
Будьте благословенны, подковы цверга! Здоровья тебе, мастер! Я догнал наездницу и перехватил поводья в самый последний момент.
Чуть отдышавшись, барышня, не потерявшая замечательного самообладания, заявила:
– Благодарю вас за эту маленькую любезность, господин… – она выразительно запнулась.
– Фон Уйлен, – мгновенно придумал я имя, вспомнив своего легендарного тезку. – Вашему батюшке определенно следует лучше подбирать тех, кому он доверяет свои сокровища. Этот серый – плут каких поискать, вздумал скрыться с награбленным.
– Господин фон Уйлен. – Она словно попробовала имя на язык. – Хмм. Уверена, господин отец вас достойно наградит. Что же до выбора тех, кому доверяют сокровища, – неужто вы претендуете на должность сего мошенника?
Я расхохотался и уверил ее, что отнюдь нет, впрочем, предложить меч ее отцу я действительно намерен, но если нужды в этом не возникнет, могу и под седлом походить.
Она улыбнулась весело и самоуверенно, будто не сомневалась, что говорю всерьез.
Так нас и застал ее щербатый Цербер, наконец-то нагнавший хозяйку.
На прощание она холодно заявила:
– Мы еще наверняка увидимся, господин фон Уйлен. – Она махнула мне рукой. – Мое имя – Лаура.
И вот они уехали. Я же, осоловелый, понимал лишь одно…
– Пленен! Обезоружен! – с этими словами я рухнул на койку в нашей комнате на постоялом дворе.
Цверг, выбравшийся в мое отсутствие из бутылки, подросший и примостившийся мастерить что-то за столиком, хмыкнул. Странно – в его голосе мне послышалось одобрение впервые за недели нашего знакомства.
– Она такая… Холодная и в то же время огнем обжигает, – путано объясняю я.
– Ну вот, – ворчит цверг. – Чуть что – сразу за бабами гоняться! Балда ты. Что хозяйчик местный?
– Зануда и профан! – ответствую я. – Но цвета свои дал. Хотя какая посредственность, ты и не представляешь! Зато вот дочка его…
– Дочка? Дочка – это хорошо, – задумчиво отмечает цверг. – Влюбился, значит?
– Я – пленен!..
– Слышал уже. Любовь – дело хорошее… – И тут паскудный такой огонек загорелся в глазах цверга, что я сразу понял – быть потехе.
– Так ведь как ей меня полюбить, ежели она на меня свысока смотрит? Пак, мне не в койку ее затащить надо, это любой бурш умеет, мне другое…
– Вот достойная работа! – Пак аж подпрыгнул. – Отковать любовь! Вечную! Нерушимую! Всепобеждающую! Но тут особый материал надобен, никак не обойтись…
– Это какой? – с интересом осведомляюсь. – Церковные облатки и кровь младенца?
– В гузно их себе запихни, сколько раз говорить – не демон я! Нет! Мне нужны ее смех, слеза и капля крови. То же – и от тебя. Остальное найдется.
Миновала неделя в замке. Так уж вышло, что меня потребовали в телохранители, – видать, пришлись по нраву мои способности по части ловли лошадей. Батюшка барон – вот образец наивной добродетели! – не возразил дочери. Отчего-то он был уверен, что с моей стороны ей ничего не грозит.
Отставленный рыцарь Готфрид – тот самый щербатый и с оспинами – вздохнул с облегчением и отправился наводить порядок на границах лена, где уже давно творился образцовый бардак.
Мой смелый план, смею заявить со всей скромностью, продвигался великолепно, в очередной раз демонстрируя преимущества классического образования над сельской серостью.
Иначе говоря – добыть две субстанции из трех удалось с великой ловкостью. Лаура, знаете ли, любила прогулки, как конные, так и пешие, на которых мне неизменно приходилось изображать из себя няньку.
Улучить момент, когда она слегка поранится, и промокнуть ранку платом – что может быть проще?
Поймать и завернуть в тот же платок немного ее смеха оказалось еще легче. Девушка была сама по себе не грустная, к тому же – уж что-что, а любой бурш от пшекских до франкских земель наделен тайным знанием самых свежих шуток – происходящим от того корня, что мы прекрасно помним шутки старые и замечаем, когда те забываются.
Цверг, правда, забраковал первые шесть или семь доставленных образчиков, поименовав их, цитирую: «Снисходительным хихиканьем из христианского милосердия к балде-рассказчику».
Но он просто завидовал и капризничал, уж в этом будьте покойны.
