холмы и каменистые выступы, так что понять, где же здесь искомая старая скала, не представлялось возможным.
Все разрешилось просто — мы наткнулись на крошечное поселение у тракта, главной достопримечательностью которого являлась ветхая деревянная таверна. Там мы не только узнали, что за скалу имел в виду блаженный путник, но, ко всему прочему, решили остаться здесь на ночлег. Не сказать чтобы сон получился спокойным, но я слишком соскучился по кровати и не мог упустить такой возможности.
Хозяин заведения был не очень-то приветлив, но с подобным отношением к чужеземцам мы давно смирились. Самое главное, что грубоватый трактирщик смог детально описать кратчайший путь к искомому замку. Вековая Вершина — именно так именовали родовое гнездо парланского графа. Кроме того, оказалось, что мы бродим по земле сего влиятельного лорда уже не один день.
— Некоторые слухи ходят об этом замке, — осторожно намекнул я трактирщику, желая выведать что-нибудь интересненькое.
— Плевать я хотел на эти слухи! — изменился в лице мой собеседник. — Лишь бы всем вокруг глотки резать надоело, а то никакой прибыли нет.
Его замечание было уместным, но бесполезным для нас. На собственной шкуре предстояло испытать справедливость всех слухов, относящихся к владельцу Вековой Вершины. Черная магия, поклонения демонам, истязания крестьян и прочие прелести аристократической жизни, приписываемые отчаянному графу, меня напугать не могли. Не давали покоя опасения, что к чужестранцам он относится так же холодно, как и обитающие у большой дороги трактирщики. Не хотелось зазря делать значительный крюк.
Но кто не рискует, тот не осушает после победы бочки прекрасного эля. Мы обнаружили широкую просеку у старой скалы и сразу поняли, почему повстречавшийся на тракте оборванец назвал ее так. Заросшая хвойными деревьями скала действительно выглядела, как старый рассохшийся кирпич серого цвета. Она разрушалась под действием времени и ветра. Откалывающиеся слоями куски горной породы разбивались о подножие горы и образовывали перед просекой своеобразный холм из мелких камней и неподъемных валунов. Если бы мы с Алабелью ехали на повозке, то не один раз пришлось бы нам расчищать путь.
— Как-то тихо здесь, — заметила Алабель, но я промолчал — был слишком сосредоточен на том, чтобы наш конь не подвернул себе ногу о какой- нибудь булыжник.
Когда подобного рода опасность миновала, я и сам поймал себя на мысли, что почти не слышу птичьего щебета. Чем больше вслушивался я в лес, тем отвратительнее становилось на душе, а сплетни суеверных крестьян переставали казаться смехотворными.
Правда, стоило далекой кукушке затянуть свою монотонную песню, а дятлу — начать долбить ствол сухого дерева, как я испытал не то чтобы облегчение, а некоторое негодование по отношению к Алабели. Ее неуместные замечания лишь будоражили ум, не принося никакой пользы. Она бы еще гелетианский шабаш вспомнила!
В тот день мы не встретили на своем пути ни души, а единственным рукотворным строением, попавшимся нам на глаза, были руины небольшого форта, разрушенного еще в стародавние времена. Перед остатками каменной арки, когда-то служившей воротами укрепления, стояли два столба со здоровенными железными клетками, что поскрипывали в такт ветру. Обитателями этих ржавых ловушек являлись два скелета, так что причин для беспокойства не наблюдалось. Напротив, это место отлично подходило для ночлега: стены форта укроют наш костер и от человеческих глаз, и от визитов хищников. Алабель поддержала мою идею.
Костер, скудный ужин и сон. Я лежал на земле, укутавшись в плащ, и ощущал себя в безопасности. Где-то завывали волки и ухали совы, но они не причиняли мне никакого беспокойства. В прошлую ночь, в таверне, мне было гораздо тревожнее: от людей можно ожидать вещей куда более опасных, нежели от стаи волков. Цель зверья хотя бы ясна.
К тому же я не был одинок. Алабель лежала подле меня и, казалось, спала крепким сном. Но стоило где-то хрустнуть ветке или скрипнуть старому дереву, как она вздрагивала и сразу же вслушивалась в ночные звуки. Даже если бы я спал как убитый, она не допустила бы врага до моего тела. Ни человека, ни зверя.
А вот саму Алабель до своего тела я допустить был не прочь, но как-то не завязывалась у нас беседа на эту тему. Чем тяжелее испытания выпадали на нашу долю, тем сильнее мне хотелось женской ласки. И вроде бы не просто так Алабель выбрала меня напарником в странствии, однако на все мои похотливые шуточки и недвусмысленные замечания реагировала с язвительностью, уводя разговор в другое русло.
При Энрико такой оказии не было. Он действовал на меня, словно нравоучения святого Хантала на первосвященников. Теперь все изменилось. Я путешествую с Алабелью верхом на коне и не всегда сижу впереди, а проклятая девица частенько подгоняет скакуна. Это заставляет меня прижиматься к ней сильнее и, как следствие, возбуждает мое естество. Я не привык ощущать себя юнцом, впервые оказавшимся в доме терпимости, поэтому руки мои упорно скользили вверх и вместо талии сжимали ее груди. Обычно после этого Алабель напоминала, что еще в подростковом возрасте прославилась умением ломать зарвавшимся ровесникам пальцы. «Некоторые не понимали с первого раза, и кисти их рук выглядели, как корни деревьев после урагана», — говорила она. Тяжелое детство девушки меня не интересовало, но в ее боевых способностях сомневаться не приходилось. Пальцы еще пригодятся мне для ратных дел.
— Ты скажи, может, мне надо нести ту же чушь, что нес Райнер Хамвольд, когда ты его выхаживала? — спросил я тогда.
— А ты умеешь?
— Умею. Сейчас, правда, не та ситуация, — я похлопал коня по боку, — но стоит дать мне надежду, как я тут же превзойду лучших трубадуров в
