– Да ну? И что же? Банк ведь сегодня закрыт.
– Небольшая молния тебе на шею. – Он извлек из кармана сверкающее ожерелье и протянул ей.
Эви ахнула:
– Божечки мои! Это что, настоящий бриллиант? Откуда ты это взял?
– Ты поверишь байке о щедрой богатой тетушке?
– Нет.
– Я тоже так думаю. Но там, где я это взял, поверь, никто не хватится. У них таких миллион.
Эви тяжело вздохнула.
– Сэм…
– Я таких людей хорошо знаю. Они не думают ни о ком, кроме себя. Они скупают все, что предлагают реклама и журналы, и моментально об этом забывают, если появляется что-то новенькое.
– А дядя Уилл еще назвал меня циничной! – вздохнула Эви и положила ожерелье Сэму в карман. – Нельзя просто брать то, что тебе хочется, Сэм.
– Почему нет? Если это делают воротилы из бизнеса, они герои. Если такой простой парень, как я, – меня называют преступником.
– А теперь ты заговорил как большевик. Признайся, ты ведь не один из этих анархистов?
– Бомбы, революции? Не мой стиль. У меня своя миссия. – Последняя фраза прозвучала очень жестко.
– Что за миссия? Сбивать девушек с панталыку ворованными самоцветами?
Сэм снова покосился на нее:
– Никогда не слышала о «Проекте Буффало»?
– Не могу сказать, что да.
– Даже если ты начнешь копать, то ничего не найдешь. Это была секретная правительственная программа времен мировой войны.
– В таком случае откуда ты о ней знаешь?
– Моя мать на них работала. Она прошла какой-то тест…
– Что за тест?
– Понятия не имею, но она прошла его с отличным результатом. Они с отцом чуть не подрались из-за этого. Я сидел в соседней комнате и слушал. Она сказала, что должна идти, что она так чувствует. «Что мы можем поделать?» – спросила она. А отец ответил: «Нет!» Он вообще любит слово «нет». – Сэм помрачнел. – В любом случае спустя месяц появились ребята из правительства. У них были документы моего отца. Они заявили, что отправят его назад в Россию, если он не станет сотрудничать. В Россию ему не хотелось – там убивали и умирали с голоду, а у нас был дом и меховой бизнес. В ту ночь моя мама собрала вещи и уехала. Потом она прислала нам только одно письмо, и большая его часть была перечеркнута так, что не разберешь. Она писала, что они делают благое дело, важное для страны, что это изменит человечество. Больше никаких вестей от нее не пришло. Когда папа сам написал в эту организацию, ему ответили, что мама умерла от инфлюэнцы. Мне было восемь.
– Мне очень жаль. Это ужасно. – В лучах полуденного солнца город мерцал, как мираж. – Но Сэм Лойд не очень по-русски звучит, если честно.
– Сергей Любович. Папа поменял нашу фамилию на Лойд, когда они переехали в Нью-Йорк. А когда родился я, он настоял, чтобы меня зарегистрировали под именем Сэм, в честь Дяди Сэма.
– То-то я думаю, что ты мне кого-то напоминаешь, – поддразнила Эви. – А где твой отец сейчас?
– Наверное, вернулся в Чикаго.
– Ты не знаешь?
– Мы с ним не очень ладим. Он любит слово «нет», а я люблю «да». И ему не нравится, когда «нет» говорят другие. И ему не понравилось, когда я сказал, что хочу выяснить, что случилось с мамой на самом деле.
– Ты же сказал, что она умерла.
– Так нам сообщили. Но два года назад я получил вот это. – Он достал замусоленную открытку с горами и лесами. Эви притворилась, что первый раз ее видит.
– Красиво. Где это?
– Не знаю. А фраза на обороте написана по-русски.
Эви разглядела мягкий, округлый почерк, совершенно очевидно женский.
– Она означает «лисенок». Это прозвище придумала мне мама, и никто, кроме нее, меня так не называл. Так я узнал, что мама жива, и решил найти ее. И я пустился в путь. Сначала юнгой на корабле – пока они не выяснили, что мне пятнадцать, и не выгнали. Тогда я пристал к бродячему цирку.
– Да ну!
– Слово скаута.
– Но ведь ты не скаут! – отрезала Эви. Они наехали на колдобину, и Эви на мгновение повалилась на Сэма. – Извини! – Она отстранилась, покраснев,
