— По-родственному.
Евдокия огляделась, верно, в поисках канделябра, но, не обнаружив оного в пределах досягаемости, ехидно поинтересовалась:
— А больше тебе ничего не нужно?
— Нужно. — Себастьян положил первый портрет, темноглазой прехорошенькой девочки в кружевном платьице.
— Что?
— Чтобы Лихо был счастлив.
— И ты считаешь, будто я…
— Я ничего не считаю. Я просто знаю, что рассказал он тебе не только о душегубце… это так, начало…
— Ты так себе и не простил?
— Чего именно? — Камень-амулет жег невыносимо.
— Всего. — Евдокия хлопнула Себастьяна по руке. — Сиди. Болит?
— С чего ты… болит.
— Красное и вздулось, точно тебя пчела укусила.
— Ведьмак.
— Укусил?
— Хуже, — мрачно ответил Себастьян и зубы стиснул, потому как легчайшее прикосновение к плечу вызвало приступ боли. — Если бы укусил, уже бы зажило… а до вопроса, то… не знаю. Я боялся, что он умрет. Потом боялся, что он выживет, но останется калекою… папашка очень на это рассчитывал. Он вообще дерьмовый человек. И окружающих норовит в это самое дерьмо макнуть. Так что привыкай и особо не обольщайся.
— Не обольщаюсь.
Евдокия встала и вышла в ванную комнату, вернулась она с мокрым полотенцем.
Мокрым и холодным!
Себастьян едва не взвизгнул, когда это полотенце на спину плюхнулось и еще к коже прилипло.
— Сиди смирно, — велела Евдокия и, собрав его волосы, перекинула через плечо. — Я понимаю, что мне будут… мягко говоря, не рады.
— Это точно… мягко говоря.
— Ты не любишь своих родичей?
— Смотря каких. — Холод унял зуд, и пусть по спине текла вода, Себастьян готов был терпеть нынешнее неудобство.
Сегодня.
Все закончится сегодня.
— Лихо я люблю. И маму тоже, хотя она совершенно оторванное от реальной жизни создание. Но в этом нет ее вины. Что до остальных, то они в папашу пошли…
— Все?
Евдокии было непонятно, как можно любить кого-то из родных, а на прочих плевать.
— Велеслав спит и видит, как бы титул получить. Без титула он из себя ничего не представляет. А с титулом, глядишь, и найдет невесту с деньгами… сестрицы мои мало лучше. Им титул без надобности, а вот деньги нужны, и немедленно, потому как шмотье, драгоценности… княжны оне.
Себастьян оперся на стену. С полотенца текло, но зуд, удивительное дело, прошел. И уголек амулета погас, и сам амулет успокоился.
Хорошо.
И плохо, потому как права купеческая дочь: не примет ее высокое семейство. Самого Себастьяна тоже не приняли, пусть и смирились с его существованием. Хотя, справедливости ради, он сам не слишком-то старался родственную любовь завоевать. Были встречи, ежегодные и обязательные, отцовские приемы, которые он устраивал на Вотанов день, дни рождения и дни памяти.
Скандалы непременные, потому как отец не выдерживал и начинал цепляться к матушке, а та терпела нападки, поскольку хорошее воспитание не позволяло ей обвинять его… она отвечала сухо, спокойно, но это спокойствие лишь сильней отца злило.
В этой затяжной войне сестрицы приняли отцовскую сторону.
У них ведь замужество и изрядно измаранная репутация единственным приданым, а маменька эту репутацию вот-вот добьет… они говорили громкими, ломкими голосами, от которых мама бледнела, а у Себастьяна начиналась мигрень. И он с трудом удерживался, чтобы не наорать на них.
Мама смущалась.
И не знала, как отвечать. Беспомощно оглядывалась на Себастьяна…
…а Велеслав ныл, что от Лихо давно уже нет вестей…
…вестей не было, младший не любил писать, а вот деньги приходили регулярно. Вот только уходили куда как быстрей.
И снова все были недовольны.
