Мертвенным пламенем полыхали письмена.
Мелко дрожали стены… и Ядзита, зачарованная не то заклятием, не то музыкой, которую слышала лишь она, занесла нож. Кривое лезвие скупо блеснуло в лунном свете.
И опустилось, чтобы отскочить от плотной чешуи.
— Извините, — сказала Тиана, широко улыбаясь. — Это у меня нервическое… одни сыпью покрываются, другие — чешуей…
Плотные четырехгранные пластины расползались по груди, по плечам, заковывая хрупкое девичье тело в непробиваемый панцирь. Ядзита вновь ткнула кинжалом, но скорее для острастки, а может, из любопытства.
Клинок скрежетал, оставлял царапины, но чешую пробить не мог.
— Ты… — Клементина стиснула кулаки, — ты… наглая, подлая девка…
— Извините, — в голосе Тианы Белопольской не было и тени раскаяния, — я не нарочно. И вовсе я даже не наглая! Я просто в себе уверенная и с пониманием. В нынешнем-то мире, панна злодейка, иначе никак. Сиротинушку каждый-то забидеть норовит…
Она даже всхлипнула от жалости к себе, забиженной, и вытерла слезы пуховкой хвоста…
…Евдокия поняла, что она или окончательно сошла с ума, или находится в процессе, который близок к завершению. И главное, что даже сумасшествие у нее не обыкновенное, а какое-то яркое, с подвывертом…
Частью его был дом, который перестал быть домом, но стал чем-то, чему у Евдокии названия не имелось. Главное, что это нечто было живым и вполне себе разумным. Оно наблюдало что за красавицами, что за Евдокией, что за Клементиной, что за Себастьяном.
Он, в обличье панночки Белопольской, сидел на алтаре, свесивши ноги, и ногами этими в воздухе мотал. Ноги, что характерно, были женскими, в шелковых чулочках. Правый съехал, зато на левом поблескивала кружевная, золотой нитью расшитая подвязка. Пышные юбки задрались, позволяя разглядеть и ноги, и чулочки, и злосчастную подвязку, однако же собравшиеся взирали не на них, но на плечи панночки, покрытые плотной черной чешуей.
С узорчиком.
— Он все-таки красивый… — вздохнула Аленка.
— По-моему, не об этом думать надобно. — Евдокии хотелось огреть будущего родственника сумочкой, благо нынешний ридикюль получился увесистым, весьма себе пригодным для вразумления. — Нас тут убивают, а он…
Комедиант несчастный.
— Ну… пока не убивают.
Возражения Аленки имели под собой резон, но все одно…
— Слезай, — велела Клементина, но строптивая девица головой замотала. Покидать алтарь потенциальная жертва не собиралась.
И для надежности в край вцепилась обеими руками.
— Поможите! — Она попыталась Клементину пнуть, но та от пинка увернулась. — Меня законного места лишают! Я, может, полжизни мечтала, чтоб меня на алтаре зарезали…
— Странные у вас мечты. — Голос Мазены дрожал, и отнюдь не от страха.
— Какие уж есть… а то потом же ж скажут, что, мол, раз с алтаря сняли, то она, сиречь я, может, и вовсе не девицею была. Небось девицами демоны не брезгуют, а я… а вот за ноги, пан демон, меня хватать не надобно! И хвост в покое оставьте! Я верю, что лично вы мною вовсе не побрезгуете, вы-то, пан демон, с пониманием, не то что некоторые…
Нет, безумие было всеобщим.
И вполне себе уютным, поэтому Евдокия перехватила ридикюль поудобней и принялась ждать развития событий…
— Хватит! — рявкнула Клементина, и от голоса ее зеркала лопнули.
Беззвучно.
И выплеснув на пол, на огненные знаки, белесый туман, а на него, будто бы на ковровую пушистую дорожку, шагнул странный господин в пальто и с тросточкой. Господин этот был высок и массивен, смугл не от природы, но от загара, такого, который появляется на взморье, въедаясь в кожу намертво. В окладистой бороде его вились серебряные нити, и сама эта борода была широкой, пушистой и ухоженной.
И как-то вот сразу господин Евдокии понравился, хотя ведьмаков она недолюбливала, но именно этот внушал ей доверие. Быть может, тем, что следом за ним на ковер из тумана шагнул Лихослав?
— Ваша правда, Клементина, — густым басом произнес ведьмак и тросточку на пол опустил со звуком мерзотным, дребезжащим. — Как есть — хватит… спасибо, Себастьянушка.
— Да не за что, Аврелий Яковлевич. — Панночка Тиана, опершись на руку демона, слезла с алтаря. — Для вас, сами знаете, все чего угодно и с превеликой нашей радостью…