Не надо было перстень отдавать.
Не стоило вовсе к ней приближаться…
— Он был босым и почти голым, загоревшим дочерна… там нельзя загореть, а он как-то умудрился… и на плече сумку нес, тяжелую, набитую шкурками огневок… это такие твари… мелкие, навроде кошек, а то и мельче. Но главное, что шкурки у них не рыжие, не желтые, настоящий огонь. А легонькие, что пух… и дорогие. Одна — за пять сотен злотней идет, но все одно добытчиков мало, потому как огневки хитрые, юркие. Сами в руки не даются, а спалить могут запросто. Он же две сотни шкурок принес. И еще пук черноцветника… это трава такая, сок которой от любой болячки излечит… и многое… расспрашивать стали. А он только улыбается, говорит, мол, с Хозяйкою встретился, договорился, вот она и позволила взять, сколько унесет.
Лихо поймал Евдокиину руку в розовых земляничных пятнах.
— Он ушел, думая, что разбогател, но, говорят, его на первой же станции прирезали… отвернулась удача. А на Серых землях о Хозяйке заговорили. Есть она. Редко кому показывается, разве что… иные нарочно выходили искать. Бывало, что находили. Бывало, что возвращались…
— Ты…
— Не видел. Не искал. И не буду, — жестко ответил Лихослав. И, шеи коснувшись, сказал: — Я свободен.
Показалось, стих ветер и пшеница замолчала, только раздался тихий нежный смех, будто бы колокольчики полевые звоном отозвались…
Показалось.
Он свободен.
Он человек.
Он… он останется человеком, чего бы это ни стоило.
— Знаешь, — Евдокия подняла голову и зажмурилась, ослепленная солнцем, — я, наверное, целую вечность не сидела вот так… просто, чтобы… и забыла даже, как оно может…
Хорошо.
— А как ты… догадался, что он… — Евдокия замолчала.
— Следил.
— За ним?
— За тобой. — Лихослав перевернулся на живот и локти расставил, лег, разглядывая траву, которая была удивительно зеленой, яркой. Поднимались мягкие метелки мятлика, рассыпался жемчужными бусинами клевер, терпко и сильно пахло ромашкой. — Не следил, а… присматривал.
Да, так правильней.
Присматривал. И недосмотрел. Отвлекся ненадолго. Решил, что ничего-то не случится, ведь охраняют конкурсанток, а значит, и ее тоже…
— Мне сказали, что ты вышла на каретный двор… и не вернулась.
— Он мне в лицо дурманом сыпанул! Увез и…
…запах оборвался, смешался с другим, грязным, прелым, до того знакомым, что Лихо зарычал.
— Как ты…
— По следу. — Он коснулся упругого клеверного шара. — Если я волкодлак, то… должна быть от этого какая-то польза…
…пан Острожский был мертв.
Он лежал, скрутившись калачиком, спрятав голову в коленях, и Лихослав, заглянув в искаженное мукой лицо, набросил на покойника китель.
— Верхом проедемся, — сказал Евдокии, не пустив в карету. — Тут недалеко.
До королевской резиденции и вправду было с полверсты.
— Он…
— Должно быть, яд выпил… испугался… — Лихослав распряг лошадей, выбрав ту, что поспокойней. И прочие не дичились, а значит, есть надежда, что он, Лихо, все ж с большего человек.
— Кого? — Из всех вопросов Евдокия задала самый неудобный.
— Не знаю… может, подельницы своей, а может…
Лихо оглянулся.
Золотилось поле. И солнце горело ярко.
Только вот тихо было… ни птиц, ни даже комарья, будто бы вымерли…
…мерещится.
Проснулся Гавел ближе к вечеру. Открыл глаза. Увидел розовый балдахин, слегка провисший под собственным весом, и резко вспомнил все, что было накануне.
