– Из Подкозельска! – с гордостью за родину ответила Тиана.
…а Себастьян приметил, как Иоланта погладила простенький с виду перстенек… и Ядзита вытащила зеркальце…
Нет, врать нельзя.
Но панночка Белопольска и вправду была родом из сего славного местечка, основанного пятьсот лет тому шляхтичем Витко Козловским, правою рукою князя Добромысла…
– Хороший, должно быть, город, – заметила Ядзита. И зеркальце не убрала…
– А то. – Тиана ссыпала семечки в ридикюль, а руки вытерла платочком. – Конечно, не Познаньск… но зато у нас памятник князю Добромыслу имеется. Чудотворный! Если кинуть монетку и желание загадать, то оно всенепременно сбудется…
– Как мило. – Габрисия все же успокоилась.
…что же такого было сказано? Надобно отписаться, пускай Евстафий Елисеевич узнает…
– А еще у нас храм старый есть. Хельмов… – Это панночка Белопольска произнесла страшным свистящим шепотом. – Правда, он заколочен, но…
…но стоит на площади Подкозельска, наводя на мирных горожан ужас, и каждый год ложатся на стол генерал-губернатора слезные прошения с тем, чтобы снести черную громадину… а он медлит.
Почему, к слову?
Нет, допросить генерал-губернатора не выйдет, однако же любопытно…
…и удобно.
– Но я слышала, что заколоченный – не запечатанный… и не сносят его потому как… – идея была безумной, однако образу Тианы соответствовала всецело, – потому как там Хельму молятся!
В вагоне повисла тишина.
И только чернявый типчик весьма подозрительного вида позволил себе хмыкнуть. Глаза типчика маслянисто поблескивали, взгляд блуждал по вагону, и Себастьян готов был поклясться, что типчик этот неучтенный оным взглядом каждую красавицу обмусолил.
– Панночка преувеличивает. – Он выпятил грудь и взялся пальцами за отвороты пиджака. – Мы не хольмы, чтобы Хельму проклятому кланяться.
– Грель, прекратите, – сказала девица с косой и портфелем, который она держала на коленях и, сама того не замечая, гладила.
Ядзита поспешно сплюнула через левое плечо, Габрисия коснулась гагатового медальона, а панночка Эржбета, отвлекшись от своего блокнотика, тихо заметила:
– Вы не совсем правы.
– С чего это?
Грель… надо будет запомнить. А девице с косой… Евдокия, ее зовут Евдокия, он не нравится. И ладно бы только в симпатиях дело, вон какие взгляды бросает: долгие, внимательные, так смотрят на человека, которого в чем-то подозревают.
В чем?
Высокий. Красивый, пожалуй что, тою лаковой лживой красотой, за которой просматривается гнильца. Нет, Грель был Себастьяну несимпатичен, но, быть может, оттого, что панночке Белопольской его внимание пришлось очень даже по вкусу.
Панночка Белопольска была безголовою кокеткой и старательно строила глазки. Грель принимал внимание благосклонно, оттаивая, но во взгляде его читалось снисходительное презрение. Нехороша для него провинциальная панночка, очевидно бедноватая, глуповатая, с такою можно роман закрутить, не боле того.
Вот княжны – дело иное… правда, уже для них он сам нехорош, невзирая на всю красоту.
– Даже если бог проклятый, он все одно остается богом, – сказала Эржбета, проводя ладонью по столику. Хороший столик, наборный, отделанный и розовым деревом, и темным мореным дубом, орехом, серебристой сосной… – А от бога откреститься нельзя…
…и выходит, что стоит в Подкозельске черный Хельмов храм не просто так?
…откупом Хельму, уступкой…
…стало быть, и службы ведутся, и льется на обсидиановый алтарь жертвенная кровь?
– О некоторых вещах говорить не принято. – Эржбета со вздохом руку убрала, уставилась на пальцы. – Но это не значит, что этих вещей вовсе не существует.
– Хельм – зло, – это были первые слова, которые проронила карезмийка, и секиру свою сжала.
– Зло, – не стала спорить Эржбета. – Но мир сотворен и от его крови тоже. И люди… и если отказаться от части мира, от части себя, кому станет легче?
– То есть, по-вашему, выходит, что храмы нужны? – Габрисия подала голос.
Мертвый какой.
И лицо снова маскою стало.
