А ничего, хорошенькая. Смуглявая, черноволосая… и главное, что нет на лице того выражения печали и томной отстраненности, которое столь полюбили придворные красавицы, полагая, будто бы придает оно их облику таинственность.
– Я поражена… воистину поражена. – Гостья убрала лорнет и, коснувшись сложенными руками груди, поклонилась. – Уж на что у нас вольные нравы, но и то… поостереглись бы…
Она замолчала, а королевская чета обменялась недоуменными взглядами.
– Панночка Тиана Белопольска! – возвестил глашатай, когда красавица приблизилась к трону.
Белопольска…
…знакомая фамилия, но знакомая весьма смутно, и как Матеуш ни пытался, не мог заставить себя вспомнить, где и когда слышал ее.
А хороша.
Лицо узкое, нервное и живое.
На нем и удивление и восторг, каковой бывает у человека, впервые попавшего в тронный зал. И немного жаль, что панночка лишена возможности видеть его во всей первозданной красе.
…Белопольска…
…а не из тех ли князей Белопольских, которые дедовой тетке родней доводились? Надобно будет глянуть в родовых книгах, узнать, но, похоже, что из тех.
Панночка смущалась, розовела, теребила атласную ленточку, коими был украшен корсаж белого ее платьица, и вздыхала так, что грудь ее, весьма, к слову, впечатляющая грудь, приходила в приятное волнение. И волнение это поневоле передавалось Матеушу…
…коварная Анелия была синеглазою блондинкой, пышных форм, мягких очертаний.
– Рад приветствовать вас, милейшая панночка, – сказал он, старательно глядя в черные лукавые глаза.
– И я… рада… – Голос у красавицы оказался низким, бархатистым. – Всю жизнь мечтала хоть одним глазком глянуть: как оно во дворцах-то… а дядечка не пускал. Дядечка говорил, что рано мне ко двору ехать, там разврат один…
Ее величество покачали головой и со значением воззрились на его величество. Тот лишь крякнул и ущипнул себя за подбородок. Разврат? Так разве ж то разврат был? Просто некоторая вольность нравов… вечно все в провинциях переврут, извратят…
– Но я вижу, что дядечка ошибался. – Красавица улыбалась так искренне, что и Матеуш от улыбки не удержался. – Нету тут разврата. Красота только…
– Милое дитя… – восхитились его величество.
– Просто очаровательное, – с легким раздражением согласились ее величество.
Матеуш промолчал, чувствуя, как отступает хандра…
Принцессы нахмурились больше прежнего и девушку провожали взглядами раздраженными, верно, еще более остро осознавая собственную некрасивость, компенсировать которую не способны были ни титулы, ни королевские драгоценности. И в этом факте Матеушу виделась некая высочайшая справедливость… это, конечно, если отрешиться от портрета дорогой невесты. Все-таки справедливость кажется еще более справедливой, когда не затрагивает лично твои интересы.
– Дорогой, – покинув тронный зал, ее величество обратились к сыну, – твое внимание к этой девушке будет… неуместно.
Она коснулась королевских рубинов, которые в полумраке коридора гляделись едва ли не черными.
– Одно дело – соблазнить замужнюю даму…
…тут еще надобно разобраться, кто и кого соблазнял.
– …и совсем другое – невинную девицу…
Это Матеуш сам понимал.
Впрочем, подыскать для королевской фаворитки подходящего мужа – задача не такая сложная…
Ближе к полудню Евдокии доставили огромную коробку, перевязанную пышным шелковым бантом. От коробки сквозь плотный картон исходил умопомрачительный аромат чеснока, а внутри, на промасленной кальке, укрытые тончайшей вуалью папиросной бумаги, украшенные колечками маринованного лука и крупными ягодами клюквы, лежали колбаски.
«Сытного дня милой панночке, Л.».
Карточку Евдокия прочитала трижды и, заалевшись, чего с ней не приключалось давно, спрятала в ридикюль.
Колбаски оказались сочными.
Горячими.
И мясной сок стекал по подбородку, по пальцам, которые приходилось облизывать. Евдокия ела, едва ли не урчала от удовольствия, то и дело поглядывая на дверь… ручка швабры, позаимствованной в кладовой, не казалась ей надежным запором.
Желудок наполнился приятной тяжестью, а на душе потеплело. И ночные тревоги отступили, и дневные проблемы с ними…
