– Ага, – подтвердил Аполлон, выпячивая грудь, ну и живот тоже, который, ко всему, заурчал прегромко.
– Быть может, зачитаете чего-нибудь из… своего?
– Ночью? – Евдокия высвободила руку, с тоской подумав, что тонкие штрипсовые перчатки можно было считать испорченными. Что бы Аполлон ни ел, это было жирным, а следовательно, трудно выводимым.
– А по-вашему, стихи следует читать исключительно днем? – Лихослав откровенно издевался.
Вот гад.
– Брунгильда Марковна вот с удовольствием послушает… она вдова известного литератора и в поэтах толк знает…
Аполлон же, наивная душа, окинул Брунгильду Марковну пылким взором, выпятил грудь больше прежнего и громко продекламировал:
– Однажды в горячую летнюю пору… корова нагадила подле забору… а над кучей летают мухи, словно духи.
На перроне воцарилось тревожное молчание, дворник и тот, будучи поражен силой Аполлонова таланта, метлу из рук выпустил. Метла накренилась и, соприкоснувшись с рельсой, издала звук глухой, неприятный.
– Инфернально! – очнувшись, воскликнула вдова известного литератора. – Какая точность! Какая чувственность…
– Где? – Лихослав и Евдокия задали вопрос одновременно и, переглянувшись, поспешно отвернулись друг от друга.
– Летом… – смакуя слово, произнесла дама, вытащив из рукава платочек черного колеру, вероятно, символ тяжкой утраты, – лето, символ середины года… страды… и тут же есть забор, представляющийся мне образом преграды… корова-кормилица – воплощение крестьянских добродетелей, остается по ту сторону наедине с…
– Навозом, – подсказал Аполлон розовея.
– Вот! И тонкая аллюзия на хтоническое значение мух в данном контексте…
Аполлон краснел и смущался. Он знал, что талантлив – мама сказала, – но вот чтобы настолько… он, конечно, понимал не все, но трепетным творческим сердцем чуял – хвалят.
– …и острый социальный подтекст… обличение неравенства… так смело, откровенно… позвольте пожать вашу руку!
На всякий случай Евдокия отодвинулась от Аполлона. Он же маневра не заметил, увлеченный новой поклонницей, которая вилась вокруг, восхищаясь, трогая Аполлоновы руки, шею, кудри…
…Брунгильда Марковна явно знала толк в поэтах.
– А я еще другое могу… во! У бабы Нади рожа в шоколаде!
– Экзистенциально! – Вдова великого литератора вцепилась в Аполлонову руку, увлекая его за собой. – Какое меткое, точное разоблачение тяги местечкового панства к стяжательству… к пустому накоплению материальных ценностей, когда главное… душевное… остается позабыто.
Почему стяжательству, Евдокия не поняла. Она провожала престранную пару взглядом.
– Вы не имеете права молчать!
– Так я это…
– Мы должны донести до народа, что на небосклоне отечественной поэзии воспылала новая звезда.
Дребезжащий голос Брунгильды Марковны разносился далеко, и редкие нетопыри, которые приспособились ночевать в часовой башне, разлетались, видимо опасаясь быть опаленными сиянием оной звезды. Она же покорно шествовала, завороженная светом будущей своей славы.
Лихослав закашлялся и, покосившись на Евдокию, произнес:
– Знаете… неудобно как-то получилось, но если вам поэты по душе, я вас с братом познакомлю. Он у меня тоже… примитивист…
– Про коров пишет? – осторожно уточнила Евдокия, понимая, что двух поэтов-примитивистов зараз не выдержит.
– Нет, про любовь. И про кровь.
– Про кровь не надо. Крови не люблю…
– Я передам…
Этот затянувшийся день закончился в прохладном номере «Метрополя», где поздних гостей встретили со всей любезностью дорогой гостиницы, самый простой нумер в которой стоил злотень за ночь. С точки зрения Евдокии, маменькин выбор был пустой тратой денег, да и то дело, можно было бы на два дня остановиться в месте куда менее пафосном, но Модеста Архиповна уперлась, что называется, рогом. Однако сейчас Евдокия даже радовалась матушкиному упрямству.
Вежливый мажордом.
И улыбчивый коридорный, уверивший, что за багажом панночек пошлют немедля.
Прохладные покои, горячая ванна, мягкий халат, поздний легкий ужин и чашка горячего шоколада, окончательно примирившая Евдокию с действительностью. Забравшись в постель, она вдохнула пряный аромат свежего белья и закрыла глаза.
Заснуть не дали.
– Рассказывай, – потребовала Аленка, взобравшись на кровать. – Конфету хочешь?
