Молчание Модесты Архиповны беспокоило Евдокию куда сильней Аленкиных нарядов.
Не стоило уезжать…
…думалось о страшном.
О том, что пан Острожский, воспользовавшись скорым отъездом Евдокии, продал маменьке акций не на двадцать пять тысяч злотней, а на все сто… или сто пятьдесят… и еще заставил залог взять… иначе отчего она, всегда бывшая на связи, вдруг словно бы исчезла?
На душе было муторно, и отнюдь не только из-за денег.
…а Лютик спокоен.
…и Евдокию уговаривал успокоиться. И Лютику она, конечно, верила, но…
– И какое мне идет больше? – капризно поинтересовалась Аленка. – Это или предыдущее?
– Оба. – Евдокия точно знала, как отвечать на подобные вопросы. – И третье тоже хорошо…
Лютик, оторвавшийся на секунду от альбома, над которым медитировал уже третий час кряду, осторожно заметил:
– Этот оттенок ультрамарина будет выглядеть вызывающе…
– Точно. – Аленка плюхнулась на диванчик, отмахнувшись от продавщиц, которые принялись уверять, будто бы есть еще несколько нарядов, которые всенепременно панночке подойдут, ежели она соизволит примерить… – А вот Евдокии он будет к лицу.
– Пожалуй, – согласился Лютик.
– Нет!
Вот чего Евдокия терпеть не могла, так это подобных лавок, которые пожирали время. Конечно, сейчас-то времени у Евдокии имелось в достатке, но это же не значит, что она должна немедля тратить его на выбор платья, которого ей и надеть-то некуда.
Платьев у Евдокии имелось с полдюжины, о чем она и сообщила сестрице.
– Это ты про то… убожество? Ты в них и вправду на компаньонку похожа. – Аленка двинулась к деревянным болванам с готовыми нарядами, которые она окидывала новым придирчивым взором. – И на старую деву.
Продавщицы закивали.
– Я и есть старая дева, – ответила Евдокия, бросая тоскливый взгляд на улицу.
– Это еще не повод носить ужасные платья. Папа, скажи ей!
И Лютик, до этого дня во всех спорах хранивший нейтралитет, мягко произнес:
– Евдокия, пожалуй, тебе следует обновить гардероб.
– Зачем?
– Ну ты же хочешь найти себе мужа?
– Не хочу… но придется.
– Вот, – почувствовав поддержку, Аленка осмелела, – а охотиться за мужем без приличного платья, все равно что на щуку пустой крючок закидывать…
Рыбалку она любила нежно, хотя и страсти этой несколько стеснялась, полагая ее неприличной для девицы.
– Так что не спорь! Тебе этот цвет к лицу будет… и вот тот, зелененький тоже… и еще… ну что стоишь? Или мы отсюда до вечера не уйдем…
– Евдокия, – Лютик закрыл альбом и прошелся по лавке, поморщился, верно, не слишком-то впечатленный работами панны Бижовой, модистки первой категории, как то значилось на вывеске, – мне кажется, ты слишком увлеклась одной стороной своей жизни, незаслуженно позабыв о прочих. Нельзя быть счастливым, стоя на одной ноге…
Это его замечание Евдокия пропустила мимо ушей.
От нового платья отвертеться не выйдет, и… странное дело, прежней досады Евдокия не чувствовала, скорее уж – престранную надежду… на что?
Что изменится?
– Тебе идет, – сказала Аленка, устроившаяся на диванчике. – Только с косой еще что-то сделать надобно…
– Косу не трогай.
…а и вправду идет. Цвет яркий, насыщенный, точь-в-точь мамины бирюзовые серьги…
…и в столице Евдокия должна выглядеть сообразно своему положению…
…но тогда надобно не бирюзовое брать, а серое: темные цвета делают ее старше, серьезности придают.
Однако Лютик, осмотрев падчерицу с ног до головы, постановил:
– Берем. И вон то пурпурное тоже… только пусть черное кружево уберут… нет, на иное заменять не следует, вообще без кружева будет лучше. А еще нужно домашнее, что-то простое… да, подойдет и в полоску.
Он указывал на одно платье за другим, словно позабыв, что лавка эта отнюдь не из дешевых…
– Я переоденусь. – На Евдокию из высоких, в золоченом обрамлении зеркал смотрела хмурого вида девица с толстою косой, перекинутой через плечо.